«Предписано страну покинуть господинуГюго». И я уйду. Хотите знать причину?А как же иначе, любезные друзья?В ответ на возглас: «Бей!» — отмалчиваюсь я.Когда толпа бурлит, заряженная злобой,На вещи у меня бывает взгляд особый.Мне огорчительны злопамятство и месть;Я смею Броуна Писарро предпочесть;Я беззастенчиво браню разгул кровавый.Порядок в той стране, где властвуют оравыУбийц, где топчут в грязь, где каждый зол, как пес,По-моему, скорей походит на хаос.Да, мне как зрителю нисколько не по нравуТурнир, где мрачную оспаривают славуРиго у Винуа, и у Сиссе — Дюваль.Любых преступников, — то знать ли, голытьба ль, —Обычай мой — валить в одну и ту же ямуДа, преступления я не прощу ни «хаму»,Ни принцу, кто живет в почете отродясь.Но если б выбирать пришлось, то я бы грязь,Наверно, предпочел роскошной позолоте.Винить невежество! Да что с него возьмете?Я смею утверждать, что чем нужда лютей,Тем злоба яростней и что нельзя людейВвергать в отчаянье; что если впрямь, как воду,Льют кровь диктаторы, то люди из народаОтветственны за то не больше, чем песокЗа ветер, что его мчит вдоль и поперек.Они взвиваются, сгустясь в самум железный,И жгут огнем, крушат, став атомами бездны.Назрел переворот — и зверству нет помех,Стал ветер деспотом. В трагичных схватках техУж если нужно бить, заботясь о престиже,То бейте по верхам, минуя тех, кто ниже.Пусть был Риго шакал, к чему ж гиеной слыть?Как! Целый пригород в Кайенну заточить!Всех сбившихся с пути — в оковы, без изъятья?Претит мне Иль-о-Пен, Маза я шлю проклятья!Пусть грязен Серизье и хищен Жоаннар,Но представляете ль, какой тоски угарВ душе у блузника, кто без тепла, без крова,Кто видит бледного и, как червяк, нагогоМладенца своего; кто борется, ведомНадеждой лучших дней; кто знает лишь о том,Что тяжко угнетен, и верит непрестанно,Что, разгромив дворец, низвергнет в прах тирана?И безработицу и горе он терпел —Ведь есть же, наконец, терпению предел!Я слышу: «Бей! Руби!» — терзаясь и бледнея;Мне совесть говорит, что гнусного гнуснееРасправа без суда. Да, я дивлюсь тому,Как могут в наши дни схватить людей в дому,Что близ пожарища, их обвинить в поджоге,И наспех расстрелять, и, оттащив к дороге,Известкою залить — и мертвых и живых!Я пячусь в ужасе от ямин роковых,От ямин стонущих: я знаю — там, единойСудьбой сведенные, заваленные глиной,Пробитые свинцом, увы, и стар и мал,Невиноватые с виновными вповал.На ледяной засов я б запер эти ямы,Чтоб детский хрип избыть, тяжелый и упрямый!От смертных голосов утратил я покой;Я слышать не могу, как под моей ногойТела шевелятся; я не привык на плитахТоптать истошный крик и стоны недобитых.Вот почему, друзья, изгнанник-нелюдим,Всем, всем, кто побежден, отвергнут и травим,Готов я дать приют. Причудлив до того я,Что увидать хочу неистовство людскоеУтихомиренным без грозных кулаков.Я широко раскрыть назавтра дверь готовИ победителям, в черед свой побежденным.Я с Гракхом всей душой, но я и с Цицероном.Достаточно руки, заломленной в мольбе,Чтоб жалость и печаль я ощутил в себе.Я сильных к милости дерзаю звать открыто —И потому, друзья, опаснее бандита.Вон это чудище! Пускай исчезнет с глаз!Подумайте! Пришлец, заняв жилье у насИ подати платя, как гражданин достойный,Посмел надеяться, что будет спать спокойно!Но если не убрать урода, то страна —В большой опасности! Ей гибель суждена!За дверь разбойника, без лишнего раздумья!О, ведь предательство — взывать к благоразумью,Когда безумны все. Я — изверг, вот каков!Ягненка вырвать я способен из клыковВолчицы. Как! В народ я верю по сегодня,И в право на приют, и в милости господни!
