Священство — в ужасе, дрожит сенат, смущен…Как! Горла никому не перерезал он?Как! Он не в силах мстить, в нем сердце — не шакалье;Отнюдь ни злобы нет, ни ярости в каналье!Да, обвинения те к истине близки, —Хотел бы я в хлебах полоть лишь сорняки;Мне ясный луч милей, чем молния из тучи;По мне — кровавых ран не лечат желчью жгучей;И справедливости нет выше для меня,Чем братство. Чужды мне раздоры и грызня.Доволен я, когда не рушат в прах, а строят.По мне — открытое мягкосердечье стоитВсех добродетелей. И жалость в бездне мук,Служанка страждущих, мне — госпожа и друг.Чтоб оправдать, стремлюсь понять я, не лукавя.Мне нужно, чтоб допрос предшествовал расправе.Взвод и огонь в упор, чтоб водворить покой,Мне дики. Убивать ребенка — смысл какой?Пусть был бы школьником, пусть жил бы! И мгновенноБросает клику в дрожь от речи откровенной:«И, в довершение всех ужасов, скотыЗаговорили». Там не терпят прямоты.«Субъекта» прозвище дано моей особе.Вот новый факт. К моим трясущимся в ознобеСтенам однажды в ночь, под исступленный рев,Прихлынула толпа каких-то молодцов,И вопли женщин трех и двух младенцев стоныПод камнем ожили. — Ну, кто ж злодей прожженный?Я! Я!Чрез день гудел в перчатках белых сбродЗлорадно у моих разметанных ворот:«О, мало этого! Пусть тотчас дом с землеюСровняют, пусть сожгут, чтоб наважденье злоеИзбыть!» Он прав, тот сброд. Кто убивать не звал,Достоин смерти. Так. Согласен. Стар и малПускай облавою идет на негодяя!Я — искра, что пожрет, в Брюсселе пребывая,Париж; и раз мой дом сровнять хотят с землей,То ясно: Лувр сожжен не кем иным, как мной.Так слава Галифе, почтенье Муравьеву!Я изгнан поделом — и льну к чужому крову!О, красота зари! Могущество звезды!Что ваша ярость мне, поборники вражды, —Иорк с Ланкастером, Монтекки с Капулетти, —Когда бездонный свод — повсюду на примете!Душа, с тобой нам есть где угол обрести.Да, мы, опальные, у солнца не в чести.Куда ни повернись, повсюду деспот дикийС двояким профилем — лакея и владыки.Но чист восход, глубок и волен окоем;В спасительную высь, не мешкая, уйдем!О, величавый свод! Мечтатель бледнолицыйСпешит в твой девственный румянец погрузиться,Уйти под сень твою, святую испокон.Бог создал пир — людьми в разгул он превращен.Претит мыслителю веселие тиранов.Творца спокойного он видит, в бездны глянув,И, бледен, изможден, но истину любя,Желанным глубине предчувствует себя.С ним совесть верная — тот компас, чьим магнитом —Стремленья высшие: им на пути открытомНе противостоят ни межи, ни столбы.Идет он. Перед ним чудовище судьбыРаскидывает сеть, где в гибельном сплетеньеВражда и ненависть до умоисступленья.Что значит гнусный сброд, где каждый — как вампир,Коль благосклонна высь к теряющему мир,Коль дан ему приют в глубинах небосвода,Коль может он — о, свет! о, радость! о, свобода! —Поправ зловещий рок, бежать, людьми травим,В пределы дальних сфер, к созвездьям огневым!
' Концерт кошачий был за кротость мне наградой. '
Концерт кошачий был за кротость мне наградой.Призыв: «Казнить его!» — звучал мне серенадой.Поповские листки подняли страшный гам:«Он просит милости к поверженным врагам!Вот наглость! Честными он нас считал, презренный!»Раз барин в ярости — лакей исходит пеной.Пономари в бреду, и ктиторы в огне.Кадилом выбито стекло в моем окне;Со всех кропил летит в меня вода святая,
