сумеет ли он управляться с учениками, как с Юлей? И не промахнется ли с клиентурой?
«Пся крэв! — оживился Вадим. — А почему не набрать женскую группу — мало ли подружек у тех же крутарей? По крайней мере, это уравняет шансы: у девочек-то куда меньше сил и упорства. Одна лишь красота — влекущая, уязвимая… ну еще чванство не по годам и уму. Впрочем, умники как раз не спешат объявить быдлом тех, кто не отягощен барахлом или слугами. У нас другая система ценностей, да… („Непостоянная у нас любовь!“) Тогда почему это меня заботит? Стану объяснять каждой, что не в богатстве, мол, счастье и не во власти, начну „бросать жемчуг“? Господи, зачем! Это ее проблемы и ее головная боль, а моя — уберечь кисок от агрессии. Вдобавок смогу угодить в такой цветник… насытив свой эстетизм даже без злоупотреблений, на одних лишь взглядах и неизбежных касаниях. И не придется таскаться за этим к Алисе и бередить без смысла Юлю. Чем не замена сексу? Вах, у каждого свои проблемы!..»
Наудачу Вадим ткнулся в ближайшую лавчонку, изобретательно втиснутую в подъездный вестибюль. Конечно, и внутри ассортимент не шел в сравнение с убогими кормушечными наборами. Продавалось здесь все, от лекарств до белья, а в глубине помещения Вадима умилил аккуратный стеллажик с книгами и антиквариатом. В углу даже устроили мини-буфет с единственным столиком. (Если и вправду «свобода возможность выбора», то здесь ее больше на порядок.) Однако покупателей не было ни одного, и сам торгаш куда-то запропастился. Наверное, скучал во внутренней комнатке, оборудованной под склад. Его счастье, что сюда не заглядывают крепостные: они живо подобрали бы, что плохо лежит. А плохо лежит то, за чем не смотрят каждую секунду или что не приковано надежной цепочкой, — «по-моему, так».
— Ау, хозяин! — позвал Вадим. — «Как поживает ваш скот?» В смысле, как торгуется-то?
«И за сколько губернию продали?» — добавил он мысленно, когда разглядел появившегося в дверях торгаша — явно не старожила. Им оказался сухощавый горбоносый мужчина в очках и при эспаньолке, смахивающий на киношного меньшевика. Без суеты он выбрался из-за прилавка, с пристрастием оглядел Вадима. Не торопя события, тот ждал, давая частнику составить впечатление — словно принюхивающемуся псу. Сейчас Вадим никого из себя не строил, а потому опасений не внушал, несмотря на габариты. У торгаша было задумчивое интеллигентское лицо, а такие обычно проникались к Вадиму если не доверием, то симпатией. К тому же он явно происходил из спецов, с которыми всегда найдутся общие темы. Правда, по нынешней одежке Вадима лучше было не встречать: вахлак вахлаком не то беглый коммунар, не то маргинал.
— Так себе, — наконец откликнулся торгаш. — С каждым годом хуже.
— Не впрок, значит, кровь младенцев и страдания безответных старушек? — поддел Вадим. — Небось и на подневольном труде наживаетесь? Стонет рабочий люд под гнетом-то?
— Ага, — хмыкнул хозяин. — Знал бы я, как трудно эксплуатировать наших трудящихся, и связываться бы не стал. Кто мне скажет, где сохранились они: честные, работящие, умелые, — разве только в легендах!..
— Что значит другой угол зрения! — заметил Вадим. — Давно ли сами ходили в наемниках?
— Потому знаю: главное достижение семидесятилетия в этой стране — людей отучили работать. Действительно, воспитали «нового человека»! Какие интересные породы образовались, вы заметили? Для одних оскорбительны любые попытки заставить их трудиться. Другие в принципе не способны работать качественно: халтурят, как живут. Третьи — ловкачи, почитающие за доблесть обобрать или обжулить нанимателя… будто они диверсанты, засланные сюда Крепостью.
— По-моему, это обычное жлобство, — вставил Вадим. — То, что отличает лакеев от настоящих слуг, воспетых классикой.
— Четвертые — запойные. Только накопят деньжат, тут же испаряются на неделю-другую- третью, пока не просадят вчистую.
— В Крепости их поили лишь по вечерам, а тут сорвались с цепи, — пояснил Вадим. — Издержки изобилия.
— Есть и вовсе странные: вроде способные, порядочные, знающие, — но не будешь стоять над душой, с места не сдвинется. Не нужно ему ничего, понимаете? «Лежачий камень», и только!
— Беда наших интеллигентов, — согласился «благодарный слушатель». — Их столько лет насиловали либо вели за ручку, что многие разучились заставлять себя сами.
— Насколько понимаю, — проницательно заметил хозяин, уже оценив Вадимовы лохмотья, — покупать вы ничего не собираетесь?
— Отчего ж, — приосанясь, Вадим выудил «из широких штанин» монету. — У меня и денежка есть, видите? — Он ухмыльнулся: — На чай-то хватит?
— На самовар, — хмыкнул начитанный торгаш. — Я серьезно — она же с платиной! Хотите, разменяю? А чаем напою за красивые глаза.
— Тогда сохраню как сувенир. Третьего дня нашел, в Крепостной роще, — похвастался Вадим. — У вас небось платиной не разбрасываются?
— Уж наслышаны про вашу роскошь! — хмыкнул хозяин и отправился готовить угощение: видно, заскучал в одиночестве, а за приятное общество тоже положено платить — рынок! «Пошла муха на базар…»
Чтобы не оказаться в нахлебниках, Вадим снял со стены старенькое банджо, невесть какими путями сюда угодившее, и стал тихонько на нем наяривать, в подборе мелодий руководствуясь реакцией единственного слушателя. К тому же вкусы их не слишком разнились, как и возраст: зрелым мужикам не повредит немножко ретро — эдакий гибрид классического джаза и битлов, с вкраплениями Ободзинского, Мондрус, даже Бернеса. Такой репертуар быстро хозяина растопил. Через немного минут Вадим уже знал, что зовут его Эмиль, что у него имеется любимая жена и почти взрослая дочь, что жизнью он, в общем, доволен, насколько это мыслимо сейчас, и что «не в корысти бог, но в правде». К тому же торгаш оказался не лишен творческой жилки и к основному делу относился без лишнего азарта. Ему больше нравился процесс, чем результат — если таковым полагать выгоду. А к большим деньгам он не стремился, потому как по нынешним порядкам это лишняя головная боль. Тут как с колесником: хороший уведут, а плохой сам замучит. Крутари, конечно, покрывают, но до известных пределов. Слишком много еще уцелело шакалов, не изведенных крупными волчинами. И бродячих крутарей, не прибившихся к стаям, тоже хватает. Кто предскажет, что может взбрести в их буйные головы в следующий час? Да и волчины бывают разные, а трения меж ними не улеглись. А ну как опять затеют передел!..
Разместившись за столиком, Эмиль длинными руками доставал с прилавка симпатичные чашки, плошки с конфетами и печеньем и очень умело, даже изысканно сервировал столик — в общем, из ерунды. В здешней тесноте тоже были свои плюсы, как на кухоньке Вадима, и заняла вся подготовка считанные секунды.
— Видите ли, Вадим, — уже с задушевностью говорил Эмиль, прихлебывая чаек, — из дураков всегда хуже тот, кто не отделяет себя от умных. И также не бывает истинных мастеров, не способных оценить работу коллеги. Если не можешь отличить конфетку от дерьма, какой же ты умелец? Я не говорю, что люблю конкурентов, но с ними интересней.
— Как говаривали раньше: «Не можешь избежать насилия — расслабься и лови кайф», — заметил Вадим. — Это не из той же оперы?
— Конечно, грызня идет знатная: каждому нужно место под солнцем! Однако постепенно она входит в рамки, устаканиваются некие правила, понимаете? Кто не соблюдает их, того выживают, уже почти выжили. Даже среди крутарей это заметно.
— Правда? — удивился Вадим. — А со стороны они смотрятся все грознее. Вооружаются на глазах: латы, клинки, огнестрелы, — прямо гонки устроили, словно ядерные державы. Может, с вашей «колокольни» не все видно?
— Ну если дело доходит до войны, тут держись! — закивал торгаш. — А какие разборки устраивались лет пять-шесть тому — это ж песня, куда там Чикаго времен депрессии! С улиц не успевали убирать трупы, а пули вокруг чирикали, точно воробьи. Однако сейчас, слава господу, как-то утряслось: худо-бедно разделили сферы и на чужое по-крупному ртов не разевают. Лишней крови не хочется никому, во всяком случае, из князей, а там всплыли не самые глупые. Конечно, втихаря подгребают под себя, кто сколько сможет, и встречный полив идет по многим кабелям, якобы самостийным. У иных холопов и теперь чубы трещат, поскольку не все ушли от уголовщины. Некоторые до сих пор норовят прирезать скотинку, а не
