стричь излишки, растягивая на годы, — если покажется слишком жирной. Однако на поверхности «все путем» нормальное сосуществование, не исключающее подспудной борьбы, как и положено меж цивилизованными державами. И каждая рекламирует себя, точно невеста на выданье. Какие доводы только не пускают в ход: от выгоды до родства — национального или конфессионального. «Нашизм» расцветает махровым цветом!..
Насколько Вадим слышал, одна из влиятельных крутарских стай собралась именно по этническому признаку, причем тамошние вожаки мнили себя большими праведниками и пытались сгрести под свое крыло всех здешних единоверцев и соплеменников, странным образом мешая одних с другими. Кажется, этот принцип очень не нравился и Эмилю.
— И что мне в их праведности? — вопрошал он. — Надоели эти разборки: кто тут богоизбранная нация, а кто нет, — провались все к аллаху! Еврейский нацизм ничуть не лучше другого, как и черные расисты недалеко ушли от ку-клукс-клановцев. Когда начинают диктовать, какому богу молиться и за кого выдавать дочь… Какая мне разница, кому платить, — лишь бы меньше! А сейчас уж и блюсты подкатывают — вот кого нам не надо. Как бы не полетело шаткое равновесие к пророкам!.. И вправду, что-то меняется в последнее время. Новую волну, что ли, катят — только вот кто, откуда? Не дай бог, опять раскочегарят войну! Мало было прошлых…
Конечно, говорил не только Эмиль. Как и положено в свободной зоне, обмен шел на равных: Вадим без сожаления делился сведениями о Крепости (взгляд изнутри), скопом выдавал все известные управительские «секреты» (слышал бы его режимник!), сыпал новостями, прогнозами, даже подозрениями; а взамен получал, чего не знал сам, — однако точно отмеренными порциями, баш на баш. Эмиль не был хапугой, скорее радушным хозяином, и угощал Вадима без ограничений — но только сластями и напитками. Информация же считалась товаром, а тут расточительство недопустимо. Впрочем, Вадим не был в претензии, разжившись немалым.
— Сами посудите, — доверительно говорил Эмиль. — Крутарей содержим мы (заслуженно или нет — другой вопрос), а вот кто, по-вашему, платит нам? Нельзя же все выстроить на торговле да услугах — нужен базис!..
— Как у Маркса, что ли?
— Так получилось, что городские фирмы, вкупе с выпестованными гуртами, отошли Крепости. Я тут не виноват — меня не спросили! Как они еще живут, я поражаюсь… Конечно, в этом городе не успели наплодить монстров, как в больших столицах, которым волокли все и отовсюду, словно какому-нибудь Минотавру. Но и ваши не протянули б под колпаком долго, если бы не было отдушин. Каких, спросите вы? Понятия не имею! Я немножко смыслю в контрабанде — так этих каналов я не знаю. И никто не знает, даже сведениями о них не торгуют — это здесь, где продается все! Значит, их просто нет, понимаете? — Торгаш зловеще похмыкал: — А с каким подъемом трудятся крепостные, какими сплоченными стадами следуют за «старшими братьями» и «отцами», как жертвуют последним для общего блага, на какие подвиги решаются ради Семьи, какими темпами растет производство — все это я знаю, можете не рассказывать. При лучшем раскладе ваши заводики да кабэшки поагонизировали бы годик-другой и благополучно испустили дух. Ан нет: дышат, шевелятся, даже чего-то выдают на-гора! Может, за Бугром у Глав блат и полное понимание?
— Тогда к чему такая изоляция? Если даже музыку не пропускают извне…
— Кстати, — вдруг сказал хозяин. — А почему вам не спеть? Вы же умеете — меня не проведешь!
— «Охриплый голос мой приличен песне», — с ухмылкой процитировал Вадим. — По-моему, в вас рождается большой замысел.
— Понимаете, сударь мой, я вовсе не ханжа, однако не хочу затевать предприятий, в какие не смогу допустить дочь: все эти стриптиз-трактиры, гейш-клубы, массаж-салоны!.. Но от хороших мелодий и вправду «легко на сердце» — так почему этим не торговать? Менестрель и вышибала в едином лице — согласен на двойную оплату.
— И музыкант, — добавил Вадим. — И оформитель. А проповедник вам не нужен?
— Все можно обговорить, — улыбнулся Эмиль, уже готовый перейти на деловые рельсы. — Репертуар, условия, гонорар… Нет? Жаль.
— Дарю идею, — сказал Вадим. — Развесить по стенам Крепостные воззвания, плакаты, лозунги — от посетителей отбоя не будет. Одни придут, чтобы оплакать потери, другие — чтобы еще раз возликовать, поглазев с безопасного удаления на прежние дурости.
— Не тот контингент, — с сожалением возразил торгаш. — Деньги-то больше у молодых, а они этого не помнят — и слава труду, если честно. Вот музыкой их еще можно увлечь…
— Увы, но я уже, наверно, отпелся, — вздохнул Вадим. — Разве иногда буду наведываться сюда и отводить душу в узком кругу конечно, если ваши домашние разделяют ваши вкусы. Теперь меня больше волнуют губернские тайны, коих множество. На чем стоит Крепость: на костях или на болоте? Кто отлавливает девчушек по дворикам да парчкам и пошто обращает в фарш? Что за пташки порхают ночами и по чьи души прилетают? Что делается в глухомани и каково жить там? Наконец, что такое Бугор и как его перейти?
— Что такое Бугор? — повторил Эмиль, с удовольствием кивая в такт струнному наигрышу, которым его продолжал потчевать Вадим. — Сего не знают даже крутари, хотя только они туда взбираются. Некое загадочное явление, пропускающее через себя лишь товары, и то — с хорошим разбором. Желаете на него взглянуть?
— Желаю, — признался Вадим, плавно переключаясь на новую мелодию. — И полагаю, мне в этом помогут — к примеру, Валет, давний мой кореш.
— О, вы знаете Валета! — уважительно сказал торгаш. — Конечно, это еще не король, однако очень, очень корректен — с ним приятно вести дела.
— Значит, его еще не испортила власть.
Вскоре и не без сожаления Вадим оставил гостеприимную лавчонку, дальше двинувшись чуть быстрее, поскольку время поджимало. Теперь он присматривался больше к крутарям, благо тех нельзя было спутать ни с кем.
Рядовые крутари почти всегда стриглись бобриком, будто обтесывали черепа в кубы, и дополняли их квадратными челюстями или, за неимением, квадратными обесцвеченными бородками. К черным кожанкам, усеянным стальными бляхами, полагались просторные брюки из плотной ткани, скрывающие раскачанные бедра (либо создающие их видимость), и высокие бутсы со стальными носками и поножами. Серьезное оружие к ним попадало редко, а всякую мелочевку, вроде ножичков и кастетов, крутарики не жаловали сами, больше полагаясь на костистые кулаки, затянутые в толстую кожу, или короткие дубинки и тонфа, отобранные у блюстов. Дальность боя ограничивалась здесь длиною ног, поэтому управляться со всеми конечностями парни обычно умели неплохо, уже этим отличаясь от крепостных, то есть переходя в разряд людей вооруженных, заведомо опасных.
Однако в крутарском сословии еще следовало утвердиться, с нижней ступеньки поднявшись возможно выше. Посему свежезачисленные юнцы отличались чрезмерной драчливостью, частенько провоцируя других на оскорбления, лишь бы доказать себя. На этом этапе, сталкиваясь с настоящими опасностями, отсеивалось немало задиристых петушков. В худшем случае такие гибли либо поддавались позорной панике. В лучшем — пугались на всю жизнь, злобствуя и отыгрываясь на слабых. Для поддержания духа такие с утра накачивались медовухой, благо здесь на нее ограничений не было, и в серьезных стаях не задерживались, постепенно скатываясь на самое крутарское дно. Либо и вовсе возвращались в Крепость, под удушающее крыло Управителей.
С возрастом и повышением ранга детская эта самолюбивость обычно уходила, ссыпаясь подобно щенячьей шерсти, уступая место рассудочности и хладнокровию старых норманнов, для которых выгода была важнее глупого честолюбия — точнее, честь как раз и состояла в том, чтобы выгадать больше. Если крутарь оказывался неспособен к трансформации, то пребывал в «шестерках» до седых волос, сколь ни был силен и отважен, — и даже там его не подпускали к серьезным делам. Ибо как можно доверять человеку, который постоянно что-то доказывает? В делах вообще не место амбициям — как говорится, «мухи отдельно».
— Гуляешь? — раздался за спиной тягучий голос, звучащий точно из бочки. — А, Лосина?
