Придверная встретила Вадима неласково, долго и придирчиво разглядывала его пропуск, хотя сторожила дом не первый год и жильцов знала наперечет. Бабенка и в лучшие годы не отличалась здоровьем или красотой (потому, наверное, семьей не обзавелась), зато была старожилкой и теперь четко сознавала, кто виновен в ее незадавшейся жизни. По мере слабых сил и возможностей она отравляла здешним новоселам существование, а если удавалось, то собирала с них дань, полагая ее скромной компенсацией за причиненные старожилам беды. Впрочем, некоторые особо зловредные типы, вроде Вадима, даже и так не старались искупить историческую вину.
— Че поздно-то? — проворчала придверная, разочарованно возвращая пропуск. — Ладно, проходь уж. — А вослед вякнула: — И шоб девок не водил боле!.. Распустились тут.
На прежней работе, в городской бане, она прославилась тем, что в индивидуальных душевых вылавливала парочки, вздумавшие помыться вдвоем. Заглядывала под каждую дверь и считала ноги — для этого ее образования хватало. Скандалы потом раздувались громкие, а в результате старушка пошла на повышение. Теперь, вместе с другими домовыми, устраивала облавы по каморкам спецов, отлавливая посторонних.
В дверях квартиры торчала записка — конечно, от Алисы. Вадим угрюмо скомкал листок и сунул в карман, заранее уже зная, сколько он будет колебаться, прежде чем уступит ее приглашению и своим подспудным желаниям. Черт знает почему, но его туда тянуло. Увы, все предопределено в этом унылом мире, и у каждого колобка есть своя накатанная колея! А на финише всех ожидают персональные лисы. Или Алисы?
Со вздохом облегчения Вадим задвинул за собой дверь и дважды повернул ключ, надежней отгораживаясь от мира. Квартира была крохотной, зато отдельной, а это для Вадима значило многое. Уф, наконец-то! Все эти лица, голоса, страсти, кошмары — долой! Наконец-то один. Без свидетелей.
Первым делом он содрал с плеч жесткий, сковывающий движения сюртук, затем в сторону полетел обязательный к ношению галстук, смахивающий на собачий ошейник с болтающимся обрывком поводка. Вадим сбрасывал одежду остервенело и сам посмеивался над этим своим ритуалом: нагота — иллюзия свободы!.. Впрочем, голышом и вправду дышалось легче. Чуть погодя он снова одевался, уже в домашнее, свежестиранное. Однако несколько минут в сутки должен был ощутить воздух всей кожей, походить босиком по истертому паласу, будто это помогало восполнить утерянную за день энергию, черпая из эфира. И еще принять душ — да! Смыть с себя скверну, раскупорить поры… К счастью, дом был прежней постройки, а в тогдашних кельях еще устраивались ванные — но вот горячей водой теперь снабжали немногих, Правда, и сам народ со странной готовностью, если не с охотой, отказался от каждодневных омовений, вернувшись к ежесубботним посещениям общественных бань — традиции, освященной столетиями.
Потом, заслонясь музыкой от посторонних шумов («Нет, это обязательно!»), Вадим опустился на палас и долго сидел в странной позе, убирая с мышц накопленные зажимы, сбрасывая раздражение, избавляясь от мелочных, суетных мыслей, туманивших рассудок, — отстраняясь. Вот и еще сутки пролетели, а продвинулся ли он хоть на чуть? Господи, как трудно становится любить жизнь! Не говоря уже про людей…
Теперь у нормального обывателя возникла бы следующая альтернатива: либо накачаться медовухой, в достатке поставляемой через распределители и, что странно, совершенно безвредной (эйфории хватало до отбоя, ночью выпивохи мертвецки спали, а с утра вновь были как огурчики — до следующего пайка); либо на весь вечер прилипнуть к экрану одноканального тивишника, отоварившись очередной порцией Студийной жвачки. Однако Вадим и от рождения был не вполне нормален, а с возрастом это качество еще усугубилось. Потому из двух зол он, как всегда, выбрал третье: свои мысли давно уже не доставлявшие ему ничего, кроме досады. И даже не результатами (если бы!), а их полным отсутствием.
Закрыв глаза, Вадим который раз попробовал из многих разрозненных фактов, копившихся годами, сложить цельную, непротиворечивую картину — однако, как и раньше, не преуспел. Возводимое здание рассыпалось, едва Вадим добирался до середины: неудивительно — при таких-то материалах. А ведь на самом деле оно стоит, и уже не первый год. Либо он разучился думать, что вряд ли, либо слишком много данных сокрыто под поверхностью. И где же их искать?
Дом и вправду был старый — один из немногих выстроенных до Отделения, в которых еще проживали крепостные. (Или «паства», как их повадились обзывать Управители, или же «грязь» — по терминологии блюстителей.) Всех трудяг и большинство спецов уже переселили в общаги нового образца, прозванные общинными домами, без кухонь и душевых, с двенадцатиместными палатами и такими стенами, что они больше походили на звуковые мембраны, разнося каждый шорох по всему дому. Конечно, здешняя изоляция тоже оставляла желать лучшего (в особенности для Вадимовых локаторов), но тут еще получалось отстраняться сознанием от застенного гомона да топанья над головой. И от зудения настырных комаров, расплодившихся в подвалах и через вентиляционные каналы проникающих на все этажи. Но главное: его мысле-облако все же ограждалось от чужаков бетонными плитами и при желании можно было убедить себя, что их вовсе не существует. А вот сможет ли Вадим не озвереть в новых «людятниках», где на восстановление тайных сил у него не останется ни часа? Со вздохом Вадим поднялся и отправился на крохотную кухню проведать обитающую там мышь, свою единственную соседку по квартире. Отоспавшись за день, она уже выбралась из угловой норки и теперь сосредоточенно умывалась, рассевшись посреди разоренного угощения. На Вадима нахалка внимания не обратила, даже когда он осторожно погладил ее по серой шерстке. При нынешних строгостях это была, пожалуй, единственная живность, которую могли позволить себе спецы, — исключая разве насекомых.
— Чего, пацаненок, — негромко спросил Вадим, — скучно одному? Смотри, шкурищу-то не протри!..
Подбросив мыши огрызков, он вернулся в комнату.
Треть его комнаты занимал шкаф — громадный и допотопный, как мастодонт. Оставшуюся часть Вадим ухитрился разгородить книжными полками, в одном закутке устроив спальню, в другом — кабинет. Курсировать по здешним теснинам было непросто, в некоторые и вовсе приходилось протискиваться бочком, но Вадим не собирался устраивать в квартире танцы. А гости заглядывали к нему редко — за единственным исключением.
Рядом со шкафом помещался тивишник, из новых, — с плоским до изумления экраном и единственным тумблером, изначально лишенный даже регуляторов яркости и громкости, не говоря о блоке настройки. Тивишник был вмертвую нацелен на единственную частоту. И даже если получалось бы ее изменить, для других каналов у него не хватало чувствительности — двойная защита от не в меру пытливых. «Редкая птица долетит до середины…», и какого хрена там делать?
Впрочем, Вадим-то как раз знал, какого, — и давно переиначил тивишник до самого нутра, сохранив только внешность. Распахнув шкаф, он с пристрастием оглядел полки, забитые тряпьем под завязку. (Сколько лет копилось это барахло?) Хмыкнув, Вадим сноровисто переложил стопки на кресла, открыв в глубине шкафа приборную панель — на всю высоту полок. Каждый вечер проходить через такую процедуру было хлопотно, зато гарантировалась безопасность при посещениях домовых: столь глубоко они не копали. А если нагрянут с обыском режимники или, спаси бог, репрессоры, то эти найдут где угодно. И уж тогда за него примутся всерьез. Наверное, подобного финала не избежать, но пока что многие каналы, явные и тайные, замыкались на него, и отказаться от такого обилия — поищите дурака! Эти неказистые с виду приборы, придуманные и опробованные Вадимом в родимом КБ, а затем поблочно перетасканные домой, позволяли включаться не только в канал общего пользования (КОП), но и в спецканалы, ориентированные на потребителей высших уровней, — исключая, может, самый специальный, наверняка строго засекреченный. Впрочем, об этом, почти гипотетическом, канале, Вадим горевал не слишком. Зато праздниками души становились него вечера, когда его самоделки натыкались на программы соседних губерний, с трудом прорывавшиеся сквозь помехи. Тогда в дело немедленно вступала записывающая аппаратура и дефицитная магнолента расходовалась без жалости — не экономить же на таком, где еще достанешь?
К радости Вадима выяснилось, что во всепланетном параде почти все шагали не в ногу со славной губернией. Более того, ее обособленная колонна давно отделилась от общего строя и теперь маршировала в неизвестность, удивляя прочих необъяснимой слаженностью, как будто действительно
