случайно не выпустить зверя на волю: не настолько тот присмирел.
— И долго ждать, пока он обретет человечий облик? — с нетерпением осведомилась Юля. — Может, к нему даже вернется речь?
— Поговорить с ним можно прямо сейчас, — откликнулся Вадим. — Только что он расскажет — свою биографию? Она больше не играет роли.
— А что играет?
— Он зверь, Юля, — негромко сказал Вадим. — И с этим ничего не поделать. У него больше нет бога внутри. Но для наружного еще осталась лазейка, и сейчас важно, кто даст ему этого бога — Шершни или мы.
— Мы? — испуганно спросила девочка. — Что ли, серьезно?
— Ты, — с ухмылкой уточнил Вадим. — Он из женопоклонников.
— Совсем здорово! А где я возьму бога, ты подумал?
— Поройся в себе, — предложил он, — авось сыщешь. Теперь от тебя зависит не только собственная благодать. Ты же добрая, Юля! И всегда мечтала заиметь персонального зверя, почитающего тебя за богиню. А чем плох этот — слишком умен, да? Слишком опасен? Тем почетнее им повелевать, и тем нужней ему якорь на стороне, чтоб было кому сдерживать его дикость!..
— А сам чего ж? Твой якорь втрое против моего — по массе.
— Я не умею повелевать, — объяснил Вадим, — в меня это не заложено. Во-вторых, тебя он вознесет куда выше, я чувствую. В-третьих, я-то сумею за себя постоять, а вот тебе не помешает второе тело — уж этот разорвет за тебя любого!
— Ну хорошо, а что для этого требуется? — спросила девочка. — Не стану ж я кормить его грудью!..
— Пока просто посиди рядом. Малыш еще не созрел. Только не касайся тросомета — боже тебя упаси!
— По-моему, он перезреет скоро, — пробурчала Юля, однако послушно подсела к серку, с опаской поглядывая то на него, то на Вадима, удалявшегося от обжитого угла к зеркальной стене. — Лишь бы свалился не на меня.
По центру стены мостился старенький телефон, служивший для экстренной связи со жрецами. По совместительству он исполнял роль номерного замка: вполне нетривиальное решение и достаточно надежное — если б не острое зрение Вадима. Как бы часто жрецы ни меняли здешний пароль, протирать кнопки перед уходом они не додумались. Потребовалось лишь разглядеть, на каких кнопках осталось меньше пыли, и перебрать с дюжину вариантов. Затем створки разъехались, и — не без трепета — Вадим впервые шагнул в билдерское Зазеркалье.
— Эй, а про меня не забыл? — позвала сзади Юля. — Могу я на минуту оставить эту гориллку без присмотра?
— Ладно, двигай сюда, — разрешил он. Зашуршало сбрасываемое одеяло, и топот голых пяток возвестил приближение девочки. Нырнув в проем, она тотчас обхватила руку Вадима, прижавшись к ней грудью, и с любопытством оглядела священную комнату, где жрецы, по их словам, предавались медитации и раздумьям. Было здесь довольно неряшливо, даже со стола не удосужились убрать: огрызки, пятна, крошки, пара бутылок, благоухающих медовухой, — хотя от подопечных требовали идеального порядка, а полы в залах скоблили через день сами же билдеры. Все-таки в закрытости есть свои минусы: даже уборщицу не пригласишь!..
— Так и пойдем? — спросил Вадим, оглянувшись на девочку.
— Ага, — радостно подтвердила она. — Ты мне не мешаешь.
Усмехнувшись, он повлек Юлю в глубину комнаты, к упрятанному в стене шкафчику, запертому с избыточной основательностью. Немного повозившись, открыл его, пробежался взглядом по полкам. Вадим и сам не слишком представлял, чего тут ищет, однако почти сразу наткнулся на странность. — А вот про это я не знал, — сказал он, снимая с полки пузатый тюбик и аккуратно отщелкивая крышку. — Видишь?
— Чего это?
— «Химия», — ответил Вадим. — Та самая, пресловутая! Просто втирается в мышцы для преимущественного роста, а прочее прилагается, включая неизбежное озверение. Ай да жрецы, и они не устояли перед соблазном!.. Или на них надавили Шершни? То-то в последнее время стало тяжелее дышать — даже здесь. Правда, мне-то жрецы не предлагали: все ж хватило ума.
Брезгливо, однако с дотошностью он обыскал остальные полки, оставляя в памяти зарубки, и так же аккуратно закрыл шкаф, впрочем, прихватив тюбик с собой — как улику. Затем с Юлей под руку прогулялся по здешним закуткам, довершая осмотр. Составив мнение, направился в ванную, не забывая сквозь стену присматривать за неподвижным, но отнюдь не дремлющим серком: зреть тому, не перезреть.
Ванная оказалась в Зазеркалье единственным местом, вызвавшим у Вадима благоговение. Впрочем, он всегда относился к ванным с пиететом, ибо там властвовали нагота и чистота, — а здешняя была лучше многих, с несколькими водными режимами и компьютерной регулировкой температуры. Уж не тут ли отправляли билдерские жрецы свои загадочные обряды?
Как следует отдраив обширное эмалированное корыто, оплетенное многими трубами, словно венами, Вадим на полную раскрутил медные краны, и в днище с шумом ударила обильная струя, толщиной с запястье, рассыпая вокруг горячие брызги. Сейчас же Юлька отлепилась от его руки и привольно разбросалась на бурлящем мелководье, стеная от наслаждения, — благо снимать ей было нечего. Судя по размерам ванны, жрецы устраивали здесь групповые омовения и даже могли приглашать девочек — из числа особо доверенных. Но тогда в Зазеркалье должен быть предусмотрен второй вход, и забывать об этом не стоило. В конце концов, отчего жрецам не поиметь с секты личную выгоду?
Да, но вот «химия» — это уже перебор, господа, такое прощать нельзя!
— Если этот зверь — мой… — внезапно заговорила Юля.
— Ну?
— …наверно, для начала его следует отмыть?
— Юля, это ведь не игрушка, не собачка — это хищник!
— А в чем разница? — заупрямилась девочка. — Раз уж я для него богиня, то он для меня — кто?
— Твое право, — неожиданно согласился Вадим. — Дерзай.
Вернувшись в зал, он накрепко стянул запястья и щиколотки серка обычными веревками и только затем снова взгромоздил на себя. Доставив к Юле, осторожно сгрузил в ванну. Потом туда же забрался сам и принялся методично прощупывать тросомет — пока под пальцами что-то не поддалось и жгуты с коротким шипом не втянулись обратно, наконец отпустив добычу. Но и тогда серк не шелохнулся, хотя вполне мог распрямиться. А девочка, встав на колени рядом, уже поливала его из душевого раструба, одной рукой с трудом удерживая дергающийся шланг, а другой зажав шершавую губку, которой она шуровала по напружиненным литым глыбам с такой непринужденностью, будто драила личное авто.
Дымящимися мутными струями с исполина стекала грязь, накопленная за часы ночного буйства, с клокотаньем низвергалась по стоку. Сложение у него и вправду было на зависть — вплоть до кончиков пальцев и формы ногтей, словно у античной скульптуры; а юным серк оказался даже сверх ожидания: вряд ли старше семнадцати. Похоже, мальчик погнался за большой силой — чего не натворишь по малолетству!.. Все к лучшему: щенки лучше поддаются приручению, даром что вымахивают с матерых самцов. И к Юльке серк куда ближе — не то что некие «старпесы», которых и поминать к ночи не стоит. Уж этому юнцу она вряд ли покажется подростком — скорее полноправной девицей, только что не в совершенных годах.
Неизбалованный ласкою серк слабо лучился — если не благодушием, то удовольствием, будто его впервые гладили по шерстке. Но вот надолго ль хватит его миролюбия — пока не возжаждет чего покруче? А ведь если малец раздухарится, совладать с ним будет непросто, даже со связанным. Так не поторопились ли мы отпускать вожжи? И все-таки: «как он красив, как он хорош — он на меня чуть-чуть похож!»
Увлекшись, Юля принялась расчесывать перепутанные патлы серка здоровенным гребнем, будто специально припасенным вблизи корыта. Кажется, как и Вадим, она ощутила вкус к бескорыстному обхаживанию чужого тела — конечно, молодого, красивого и непременно иного пола. Было в этом нечто от скульпторских потуг, но угодить в Пигмалионы тут намного проще.
