деле решил навесить убийство на первого кто подвернулся?
— Чего молчите?
— А вы ничего не спросили.
— Когда вы узнали о ее смерти?
— Странный вопрос.
— Почему?
— Вы ведь уверены, что это я ее убил? Убийце положено узнавать о смерти жертвы в момент убийства.
— Вы тут не умничайте, — вспылил чиновник, — а отвечайте на поставленный вопрос!
— Только что, — ответил Вадим. — От ваших сыскарей.
— Выходит, вы вообще тут ни с какого бока? — недоверчиво усмехнулся расследователь. — А кто еще, по-вашему, мог бы ее убить?
— Откуда мне знать? У Алисы обширный круг знакомых… был. И почти ни с кем я не пересекался.
— Ну да, «я не я, и хата не моя». На вашем месте, подследственный, следует быть разговорчивей, иначе не пришлось бы потом кусать локти!
— А что вы хотите знать? Мне лично Алиса не мешала жить. Тем более я не стал бы над ней измываться, даже если б собрался насиловать. Это сделал больной либо мститель, а я не подхожу ни под одну категорию.
— Намекаете на мужа? — поинтересовался допросчик. — Конечно, у него-то была причина для мести!..
— Намекаете на меня? — спросил Вадим. — Причины не было, разве подозрения. Но позавчера он ее поколотил, а, по-вашему, может нормальный мужчина избить женщину?
— Собственную-то жену? — хмыкнул старший сыскарь. — Еще как!
Обернувшись, Вадим внимательно в него вгляделся.
— А убить? — спросил он вкрадчиво. — К тому же зверски?
— Ладно-ладно, — заволновался расследователь. — Не увлекайтесь, подследственный!
— Ну конечно, вопросы здесь задаете вы.
— Именно. — Он пошелестел на столе бумагой. — Хорошо, пока это оставим — есть и другие вопросы.
— Я слушаю.
— При обыске у вас обнаружены фант-книги.
— Не из числа запрещенных.
— Но программа, программа!.. Они ж туда не входят?
— И что?
— Как? — удивился чиновник. — Разве не ясно?
— Насколько понимаю, вы должны доказать нарушение закона? — предположил Вадим. — Так покажите тот закон, который я нарушил хранением этих книг. По моим сведениям, его еще не издали.
— Во дает! — не сдержался толстяк, явно злорадствуя над допросчиком.
— Похоже, Смирнов, вы еще не прониклись серьезностью положения, — нахмурясь, заговорил тот. — Злодейски убита ведущий диктор Студии, один из рупоров народной власти. При этом выясняется, что ее близкий сосед и, так сказать, приятель находится в скрытой оппозиции к строю, хранит и даже пропагандирует не одобряемые властями опусы, посещает подозрительные секты, ведет, судя по всему, распутный образ жизни, слоняется где-то ночами, а иногда и вовсе пропадает на день-два. Знаете, на что это походит?
— На то, что коварный сей «приятель» более пятнадцати лет, с первого дня знакомства, лелеял мысль заткнуть упомянутый рупор, год за годом кружил вокруг, втираясь в доверие, и наконец отчебучил это — совершенно по-идиотски, не позаботясь об алиби. Очень убедительно, правда? Можно даже психобазу подвести: мол, ежели слишком долго чего-то желать, не мудрено и сорваться, наломать дров, — по-человечески это так понятно!.. Кстати, я не оставил подходящих улик, вроде кровавых отпечатков или кухонного ножа?
— Довольно! — сорвавшись с тона, расследователь хлопнул ладонью по столу. — Я вижу, вы тот еще фрукт! Как говорится, «враг матерый и опасный» — так пусть вами и занимаются репрессоры.
Подмахнув заготовленную бумаженцию, он резко подвинул ее на край стола, затем ткнул пальцем в «подследственного» и распорядился:
— Сопроводить!
— Наверно, и при старом режиме вы очень старались, — поднимаясь, заметил Вадим, — раз теперь такой идейный. Кажется, я даже наблюдал вас — в агитаторах. Желаю, чтобы вам воздалось по заслугам!
— Увести! — крикнул чиновник.
Сыскари подобрались, по виду став и вовсе близнецами, несмотря на разницу в сложении, — и тут же принялись за дело. Старший, по-прежнему злорадно скалясь, шагнул к Вадиму и сноровисто прищелкнул к его запястью стальной браслет, намереваясь, видно, как более массивный, поработать при нем каторжанским ядром. Второй, как менее ленивый, прогулялся к столу за сопроводиловкой.
— Ты и дальше будешь умником, верно? — пробурчал первый доверительно. — И не наделаешь нам лишних хлопот?
— Может, вас отнести? — огрызнулся Вадим. — Тогда я же и сдам вас репрессорам, идет? Им-то без разницы, лишь бы больше!
— Хо-хо…
Все-таки в глубине души Вадим, наверно, питал иллюзии насчет неких высших законов справедливости, благодаря которым безвинного человека, нельзя закопать совсем — конечно, если он сам не сломается. Потому, а также из болезненного любопытства (надо ж поглазеть на этих деятелей вблизи!) он позволил себя впихнуть в душную каталку сыскарей да еще с обеих сторон стиснуть потными, дурно пахнущими тушами и так доставить на печально известную базу репрессоров, из коих он уже знал нескольких и даже имел случай лицезреть их легендарного босса, некоего Бондаря — громадного ражего мужика, весьма нелепо смотревшегося в парадном кителе.
Последнее время эта веселая организация быстро набирала силу, все больше смахивая на инквизицию либо на приснопамятный НКВД, тоже не стеснявший себя в выборе средств. Самое забавное, что даже в терминологии репрессоры взяли на вооружение эту словесную эквилибристику: от «козней пособников дьявола» до «происков врагов народа». И теперь стало не очень понятно, на кого, собственно говоря, они ополчились: на пресловутых поработителей-федералов, как задумывалось вначале, или на мифического Врага всех людей, злоумышлявшего по своей природе. Мало-помалу в разоблачительные речи репрессоров все гуще вплеталась мистика, и эта белиберда, как ни странно, никого не удивляла, будто горожан уже излечили от естественного недоверия к властям, а критически поглядывать наверх умели теперь считанные единицы.
Ощущая сквозь одежду плотные массивы Вадима, сыскари чувствовали себя неуютно и с преувеличенным оживлением обменивались впечатлениями о вчерашней попойке, на которой, судя по всему, они недурно взбодрились, а заодно и просадили едва не по недельному окладу, полагавшемуся каждому блюсту в добавление к пайку. Через замызганные окна Вадим безразлично поглядывал по сторонам, прибавляя сыскарям беспокойства. То ли они опасались его приятелей-крутарей, о которых могли вызнать через обширную сеть осведомителей, то ли ожидали, что сам Вадим попытается разорвать их голыми руками, как сотворил со своей злосчастной подружкой.
—Ах, Алиса, Алиса! — снова нахлынуло на него. Предупреждал же: якшайся с разбором!.. И вновь Вадим подавил тоску, отстранился, хотя с трудом и не сразу. Не до переживаний сейчас — самому б выкарабкаться.
Несмотря на страхи сыскарей, их дребезжащий колесник благополучно докатил до унылого серого здания (так и прозванного — Серым Домом), которое большинство горожан старались обходить за квартал, и через сумрачную подворотню, после недолгого объяснения с привратными, въехал на просторный брусчатый двор, неожиданно пустынный и голый.
