— Побойся бога, Аскольд. Парню ногу прострелили!
— Ведь молодой — на них быстро заживает.
— Все ж не как на тварях. А Киря даже не берсерк вроде Шатуна.
— По-твоему, Род сам наполовину оборотень?
— Так он и не скрывает, что внутри — Зверь. Иначе как бы выживал?
— Да уж, в живучести ему не откажешь, — согласился Аскольд и сменил тему: — Про Кадия ничего не всплыло?
— Глухо, — пожал плечами Конрад. — Улик никаких, зато версий — девать некуда. Вот если бы Шатун взялся…
— Не возьмется. Как и тебе, ему на Кадия плевать.
— Кабы не это, покойник и столько бы не прожил.
— Он был предан! — отрезал главарь. — Ударивший по нему метил в меня. Но кто, Конрад, кто?
— Да кто угодно. От твоих близняшек до торгаша Виктора. Уж врагов у Кадия хватало.
— Это Грабарь — я знаю!
— Откуда? — спросил вожак. — Фактов — никаких. А коль и были бы…
— Что тогда?
— Если бы в тебя метил Грабарь, он, понятно, мог бы промазать — но ведь не настолько? Старикан пока не выжил из ума.
Аскольд едва сдержал ругань: надо ж, у каждого свое мнение! Скоро и сестры начнут пререкаться с Главой. Вот Кадий не стал бы возражать. Хотя был глуп — это точно. «Умные нам ненадобны», — всплыла фраза. Откуда? Но сказано верно. У Семьи должна быть одна голова.
— Ладно, старичок, — сказал он. — Мы сведем наши счеты потом. Сейчас нужно провернуть дельце с Компанией. Вот когда обзаведемся такими же летунами… По-моему, всё обговорили?
Кивнув, вожак поднялся и направился к выходу. Очень уж он деловитый. В фамильярности не замечен, но мог бы выказывать Главе больше почтения. И на Лану, помнится, глядел слишком пристально… А ведь Шатун как-то заметил, что правителей часто приканчивают собственные гарды. Не пора ль и Конраду устроить проверку на лояльность? Такую ма-аленькую провокацию… Ладно, погодим. Пара-то деньков еще есть.
Тем более, что сегодня должно была состояться встреча, о которой в Семье знал лишь главарь. Еще прежде, чем городок этот сделался столицей края, Аскольд неплохо уживался со здешним мэром Хруновым. Когда сюда въехал Двор, того нежданно повысили, назначив главным чинушей и помощником губернатора, но старые связи не прервались, поскольку были выгодны обоим. И вот вчера Хрунов выступил с предложением, от которого трудно отказаться: устроить встречу с самим Алмазиным. И даже не во Дворе, а у себя в ратуши — так сказать, на нейтральной территории (ну, почти). Правда, Шатун предупреждал, что с губером лучше не затевать дел, — но кто он такой, чтоб его слушать? Всегда лучше полагаться на собственные впечатления.
К ратуши главарь подкатил вдвоем с Милой, поручив Тине прикрывать тылы. Для поездки он выбрал стандартный броневик, а из высотника Семьи отбыл без лишней помпы — на случай, если Грабарь ищет к нему подходы. Зато встретили Аскольда с почетом: сам Хрунов не поленился выйти к парадному входу, хотя был стар и тучен. И он же повел гостей в свой кабинет.
Переваливаясь как пингвин, Хрунов топал по коридору и, перемежая фразы пыхтением, бубнил о наболевшем, делился редкими мыслями. Даже вспоминал чего-то — видно, полагал свой опыт поучительным для молодежи. Аскольд шагал рядом и старательно изображал внимание, хотя почти все пропускал мимо ушей. А в голове вертелась фраза: «Кто больше пыжится, тот больше лебезит». И про кого это, интересно?
Его сильно раздражал галстук, обязательный в здешних сферах, и тугой сюртук, невыносимый в такую жару, и тесная обувь. А Хрунов будто родился в чинушьей форме, переплюнув везунчиков с рубашками. Или сжился с ним за столько лет. Наверно, он и в постель брякается, не вынимаясь из футляра.
Рослый детина в нарядной ливрее распахнул дверь и поклонился им, как благородным. Не удержавшись, главарь хмыкнул: а приятно, черт возьми!.. Уважают, да? Хорошо, пока хватает юмора не принимать это всерьез. «Кто больше пыжится…»
Миновав придверного, Аскольд обернулся, оглядел его и сзади. Этот здоровяк, хоть и вышколен, больше смахивал на гарда. Сквозь ливрею явственно проступал клинок, а подмышкой вполне мог прятаться пулемет, не то что какая-то пукалка. И на входе пара мордоворотов — стережется Клоп.
Впрочем, у главаря тоже имелась охрана: Мила. И не такая плохонькая, если глядеть в суть. Девчонка прошла у Шатуна полную выучку, на какую у самого Аскольда не хватило ни времени, ни упорства. И могла единым ударом своротить с ног громилу, хотя смотрелась безвредной цыпочкой.
В кабинете оказалась прохладно и сумеречно, точно в погребе. Высокие окна зашторены, вдобавок прикрыты жалюзями, пропуская лишь рассеянный свет. Под потолком тихо гудели кондиционеры, гоняя по комнате ветерок. Теперь Аскольд даже порадовался, что заявился сюда не в рубахе, — от такого перепада можно схватить простуду.
Алмазин ждал их, рассевшись во главе длинного стола. Напустив на себя важность, он старался держаться чинно, но и пяти секунд не мог усидеть спокойно, будто его черт щипал. Губернатор был много мельче и заметно моложе Хрунова. Лоб восходил по вискам изрядными залысинами, а густые, похожие на каблучную подкову усы, плохо сочетались с узким лицом. Как и огромные уши, смахивающие на оладьи.
Навстречу гостям Клоп все же поднялся, быстро пожал обоим руки влажной ладонью и тут же снова плюхнулся в кресло.
— Вот, значит, вы какой, — сказал он, искоса разглядывая Аскольда. — Наша, можно сказать, смена!..
Судя по улыбке, которую Алмазин пытался выдать за отеческую, он вполне обошелся бы и без смены, во всяком случае пока жив. А его будущее плавно вытекало из настоящего — все вверх и вверх, ступень за ступенью. К тому ж выглядел он как огурчик, многих переживет. Но пококетничать надо, как же без этого? Таковы традиции.
— Бог с вами, Аркадий Львович, — ответил Аскольд, тоже улыбаясь. — Зачем нам «поперед батьки»?
— С нами Бог, да, — рассеянно согласился Клоп, взглядом рыская по его лицу. — Как же иначе?
И сам главарь осторожно наблюдал за подвижной ряхой хозяина, на которой каждую секунду менялись выражения. Аскольд считал себя неплохим физиономистом — это помогало ему в делах. Некоторые (тот же Шатун) умели строить непроницаемые мины, а тут всё читалось, как с книги. Но такой шквал впечатлений оказался не лучше штиля. И вычленить главное из обрушившейся лавины было еще трудней, чем пробиться сквозь глухую защиту. А в один миг Аскольд увидел такое, от чего в сознании всплыли слова: «Жалкий червь! Будешь служить мне или умрешь. Преклони колени!..» А это из какой сказки? — подумал он изумленно. Вот это и есть «главное»?
Во всяком случае, в показушном радушии Алмазина присутствовал напор. И энергии в этом плюгавчике невпроворот — через края плещет. Но в образ Клоп пока не вошел, лишь подбирает себе подходящую вывеску, пробует — то, се. А разговор, как водится в чинушьих кругах, повел издалека.
Сперва, для разминки, прошелся по торгашам:
— Эти лавочники слишком возомнили о себе!.. Если накопили средств и не хотят делиться, значит они и есть настоящие грабилы.
Этим доводом и сам Аскольд пользовался не раз. Ха! — подумал он, оживляясь. А у нас и впрямь много общего.
— Пусть себе балуются, заигрывают с губернским людом, — сказал Клоп о Народном Соборе. — А мы тем временем выстроим такую пирамиду!..
И оппозицию не забыл:
— Эти подонки, которые зовут себя либералами, поборники общемировых ценностей… Свободу им
