— Предпочел бы естественный способ, да? — засмеялась девушка.
— Но как объяснить Артуру? Предложить королю стать племенным жеребцом…
— Отцом народа, — повторила Лэлли, — эльфского. С такой добротой и великодушием, как у нашего Артура, — разве откажет? Тем более иного выхода у нас нет.
— Ну почему, — сказал Светлан. — Есть еще вариант.
— Какой?
— Правда, он довольно жестокий… Хотя не настолько, каким стал бы для людей, — вы ж не хилеете с возрастом.
— Ну?
— Собрать всех молодых… более или менее, кто еще способен на безрассудство… и сбежать от ваших старейшин, по макушку увязших в рационализме. Пусть они доживают в своем тупике, а вы поищите новые дороги.
— Где?
— Уж это вам лучше знать. Но если будете цепляться за старые корни, и сами вскоре покроетесь мхом.
— По-моему, это смахивает на бегство, — внезапно промолвил Крон.
— Конечно, — согласился Светлан. — А я о чем толкую?
— Я не имею в виду побег.
— Э-э… отступление? Лучше назовем это обходным маневром. Как я уже убедил Артура, прямые пути не всегда самые верные. Или ты тоже хочешь, чтобы умницы эльфы превратились в проказливых мотыльков?
— Нет, — сказал великан. — Не хочу. Лэлли мне нравится больше. Но оставлять врагам поле боя…
— Лучше полечь костьми, да? Кажется, ты проецируешь здешнюю ситуацию на наши… э-э… недоразумения. Я прав?
— Может, и так.
— Ей-богу, Крончик, если бы можно было устроить, чтоб ваше зверье грызлось с нашим, не затрагивая прочих, — да на здоровье! Но ведь страдают разумные или просто безвинные, слабые. И потом, ненависть — это такая зараза!.. Кстати, тебе понравились орки?
— Шутишь? — тыкнул Крон. — Мы их всегда давили.
— А ведь они сильно смахивают на самых идейных из твоих родичей. Эдакий вражеский шарж. Нет, ты вглядись!..
— Кто ж виноват, что вот так некоторые великаны понимают патриотизм?
— Доказывать любовь к своим через ненависть к чужакам? — усмехнулся Светлан. — Такая тропка любого приведет к оркам.
Оглянувшись через плечо, Артур показал, что тоже внимает, — на случай, если кто не понял. Так что беседа уже сделалась общей.
— И все же гоблины, видимо, уважали Мифея, — сказал Крон. — Иначе как бы он держал в узде такую ораву буйно-помешанных?
— Твое счастье, верзила, что ты не знаешь тоски раба по кнуту. А у нас такое — сплошь и рядом. Там ведь чем сильнее бьют, тем слаще любовь и крепче память. Вон Чингиз-хана уже сколько веков почитают! Или того психа — Ваньку Грозу… не говоря о Петре, поставившем страну на дыбы. Впрочем, с ними ты еще не знаком.
— Ладно, к дьяволу орков. А вот чего ты заливал царю про замену Великих? Да еще с таким нахрапом, будто все знаешь про нового бога.
— Я импровизировал, — сказал Светлан. — Метал стрелы, следил за реакцией. Вроде бы попадал. Хотя, если честно, все религии мне — до лампочки. А что за ними кроется, какие явления, сущности, существа… — Он пожал плечами. — Пока что и ваших Великих, и нашего Скитальца я могу принимать как гипотезу. Ни их, ни его вживую не видел. Вот в эльфов я уже верю.
— Ну спасибо! — фыркнула Лэлли.
— Хотя пощупать бы не отказался. А вдруг ты — зрительно-слуховая иллюзия, эдакий наведенный мираж?
— А уж как я этого хочу!..
— Чего ж ты наезжал на Великих, если сомневаешься в Страннике? — спросил великан.
— Понимаешь, громила, я кто угодно, только не соглашатель. Тоже, видимо, конформист, но на свой лад. Когда сталкиваюсь с фанатами одной веры, поневоле сдвигаюсь в сторону их противников. Так и болтаюсь меж ними — туда-сюда. Хотя вообще, если начистоту… Люблю резать священных коров!
— Ты ж вегетарианец, — удивился Крон.
— Но их же не обязательно затем есть? Кстати, кумиры Древних мне даже симпатичней. У нас ведь не столько богопочитание, сколько богобоязнь. Большинство наших конфессий выстроено на страхе. А страх, как вы знаете, плохо уживается с совестью — это удел лакеев. Но если ты свободен и разумен, тебе достаточно внутреннего закона, а надзиратели — что на земле, что в небесах — ни к чему. Мне кажется, что Скиталец, растворяясь в людях, пытался уйти от рабства. Был такой период в нашей истории, когда новые идеи набрали было силу, разлились от Греции до Китая. Однако натура оказалась сильней, и боги опять сделались грозными… А твое христианство — из того же ряда, — сказал он Артуру. — За это и не люблю его, уж прости.
— Возможно, мой друг, ты путаешь веру с теми, кто вокруг нее кормится, — предположил тот. — Эта публика мне тоже не по нутру — сам знаешь. А что нашу церковь нужно реформировать, я никогда не отрицал.
— Ну, если хорошенько отреформировать Змея Горыныча, — хохотнул Светлан, — в конце концов из него получится райская птица!..
— Так чего там с новым богом Мифея? — напомнил Крон.
— Кто-то за нашим царьком стоял — наверняка. Бог или какая другая скотинка, можно только гадать. Вот доберемся — и увидим… я надеюсь.
— Ясно, — кивнул великан. Затем опять умолк, глубоко уйдя в себя.
Следом и Артур отстранился, как всегда деликатный до омерзения, предоставляя парочке откровенничать дальше. Впрочем, ему и впрямь лучше не отвлекаться на болтовню: здешние места не для туристов — черт знает, что может случиться в следующую секунду.
А эльфка не унималась, принявшись выспрашивать Светлана о его качествах и предпочтениях, будто в самом деле примеряла богатыря на роль «свежей струи». Смущенно посмеиваясь, Светлан нехотя делился сокровенным, по мере сил стараясь быть объективным к себе, — при том, что совершенно не ощущал готовности стать отцом, тем более такого масштаба.
— Я ведь скучный… э-э… сапиенс, Лэлличка, — говорил он, — Пожалуй, что нетипичный. Власть меня не влечет, без богатства тоже обойдусь, на славу плюю… ну, почти. По правде говоря, у меня не было серьезных искушений… насколько помню. А те, что случались, я с легкостью одолевал — просто потому, что люблю красивые поступки. Свои или чужие — все равно. Меня они… э-э… умиляют. Наверно, это сентиментальность, да?
— А как насчет Артура?
— Ну, для него тут и вовсе нет проблем. Если я лишь красуюсь перед собой и другими, то для Артура благородство естественно, как дыхание. Или как для вас, эльфов, честность. Вдобавок он умница и добряк, но при этом настолько силен телом и духом, что способен выжить, оставаясь собой даже в самых опасных ситуациях.
— Как и ты?
— Я бы выжил и не будучи богатырем, — вздохнул он. — Слишком я благоразумен, чтобы кидаться на мельницы. Даже не знаю, как далеко я смог бы отступить, потеряй силу.
— Знаешь, мне трудно представить тебя подлецом.
— Мне себя тоже. Но, может, дело в нехватке фантазии?
— Разве ты отступал, когда грозила гибель?
— Когда грозила — нет. Но если б она сделалась неотвратимой… Не знаю, до сих пор меня не
