Мила быстро переоделась и легла в постель, всем своим видом показывая, что не настроена на беседу.
— Да, — нехотя подтвердила она, — одни пятерки.
Она выключила свет и натянула одеяло себе на голову. Комнату поглотила темнота, из которой разрозненные кусочки предметов вырывали тусклые отблески фонарей во дворе. Создавалось ощущение, что она попала в театр теней. Все внутри замирало в предчувствии действия.
Андрей присел на краешек кровати и сцепил руки в замок. Девушка слышала его дыхание и чувствовала резкий и немного приторный аромат его одеколона. Она мучительно пыталась понять, когда она успела возненавидеть человека, которого любила больше жизни. А может быть дело в том, что она ошибалась, и не было никакой любви? Но что это было тогда? Влюбленность, мимолетное увлечение? Или возможность убежать из-под невыносимой опеки матери, за которую она ухватилась всем своим существом, готовая отдать что угодно за свободу… Думала ли она, что окажется в другой тюрьме?
Нужно было что-то сказать. Эти мысли не доведут ее до добра и если она позволит им овладеть собой, она рискует сойти с ума.
— Андрей… — робко начала она, сама не зная, что хочет сказать, но на пол пути испугалась и заговорила совсем о другом, — почему ты не любишь вспоминать свои школьные годы?
— А почему не любишь ты? — вопросом на вопрос откликнулся мужчина.
— Потому что у меня не было друзей. Потому что все меня ненавидели, — задумчиво произнесла Мила, позволяя прохладным ядовитым щупальцам воспоминаний на несколько мгновений вторгнуться в свое сознание.
— Вот и у меня те же причины.
Девушка растерялась. Слова Андрея плохо сочетались с тем рвением, которое он выказал, когда узнал о встрече выпускников. Не может быть так, чтобы такой благоразумный человек, как ее муж, хотел осознанно совершить акт мазохизма. Он хотел видеть кого-то и ради этого готов был вынести встречу с теми, о ком не хотел помнить. Что-то подсказывало Миле, что этим человеком был Илья.
Но почему Андрей ничего о нем не говорил эти годы? Почему они не общались, хотя жили в одном городе? Почему?
— У тебя не было друзей? — переспросила Мила растерянно, — а как же Илья?
Ей хотелось в эту минуту видеть взгляд мужа, но она почему-то побоялась выбираться из своего укрытия. Как будто она преступила какую-то запретную черту, затронула запрещенную тему и могла быть наказана за нее.
— Илья… — задумчиво повторил Андрей, — да. Он был моим другом, очень хорошим другом. Но так вышло, что наша дружба оборвалась.
— Почему?
— Потому что я был трусом. Потому что я побоялся быть собой, позволил себя сломать.
Мужчина тяжело вздохнул.
— Но он преподал мне урок на всю жизнь и, кажется, я его усвоил, — заключил он после некоторой паузы, — знаешь… что самое забавное, я в детстве совсем не хотел быть врачом. Мне казалось, что это самая тяжелая профессия, которая только может быть. Мне казалось, что я не смогу взять на себя такую ответственность. Но однажды я сказал Илье, что хочу быть врачом. Мне бы не хватило смелости на это, но я решился. Именно тогда. Меня уже ничего не могло остановить, не экзамены, не детские страхи… Я решил твердо идти к своей цели и бороться за то, во что я верю. Бороться, чтобы мне не пришлось пережить.
Повисла тишина. Мила ждала, что он скажет что-нибудь еще и раздумывала над тем, что только что услышала.
Она пыталась понять — смогла бы она бороться до конца за то, что важно для нее. Даже за него, за Андрея, сейчас, когда их любви, их семейному счастью и благополучию угрожала мрачная тень измены. Смогла бы она отдать все, вложить все свои силы, чтобы вернуть его?
Без сомнений смогла бы.
Проблема была лишь в том, что она очень сильно сомневалась в необходимости этой борьбы.
— Спокойной ночи, — тихо сказала она и прикинулась спящей.
Глава шестая
Детство Милы прошло в маленьком деревянном домике на берегу Волги. Это время она помнила плохо, сохранив только какие-то разрозненные кусочки мутных воспоминаний. Они напоминали осколки стертого, запотевшего стекла, испачканные в земле и дорожной пыли. По крайней мере девушка хранила их с такой же бережливостью, как если бы хранила эти бестолковые стекляшки.
Все, что осталось ей — отрывки чувств, связанных с теми или иными событиями. Самыми яркими среди них были: запах мяты, сорванной в саду, и вой ветра в высоких кронах старых яблонь. В дни, когда был сильный ветер, ей всегда нравилось сидеть на крыльце, позволяя ему играть с ее длинными спутанными волосами или лежать в постели у окна, отодвинув занавески в сторону, чтобы они не мешали смотреть в хмурые, быстро летящие облака.
Всегда, когда был сильный ветер, Мила снова чувствовала себя маленькой девочкой. Все становилось неважным и то, что того дома и сада уже давно нет, как, впрочем, и ее прежней и то, что с тех самых пор прошло много-много лет.
Мила сидела на стуле, обняв себя за плечи, как будто это могло помочь ей согреться.
Елена Ивановна с хозяйским видом разглядывала содержимое кухонных шкафов: она хотела заварить настоящий чай, а не то «пойло», которое обычно выходило у ее дочери. Поиски ее заведомо были бесполезными, но Мила не торопилась говорить женщине об этом. Пока руки Елены чем-то заняты, ее жало причиняет меньше вреда.
— Какой же у вас бардак, — сетовала ее мать, — везде только пыль и пауки…
Мила молчала, слушая с куда большим увлечением истошные завывания ветра за тонкой оконной рамой. «Сейчас бы свернуться калачиком под теплым одеялом» — мечтательно думала девушка. Ей не хватало уюта, не хватало спокойствия, не хватало настоящего дома.
— Чем ты таким занята, что у тебя нет времени на уборку? — Елена Ивановна остановилась, уперла руки в боки и испытующе посмотрела на девушку, — ты же домохозяйка. Лучше бы работать шла…
— Нигде нет вакансий, — быстро сказала Мила. Перспектива работать бухгалтером по ее университетской специальности казалась совсем безрадостной. Она получила такое образование только потому, что этого хотела мать. «Это престижная и востребованная профессия» — заявила она. Какое-то время назад она оканчивала тот же университет.
Миле было в сущности все равно тогда. Спорить было бесполезно и опасно для жизни. В детстве она мечтала стать художницей, и у нее неплохо получалось рисовать. В школе ее посылали на олимпиады, где она брала призовые места. И мать вроде бы была не против, пока не посмотрела на работы дочери, выполненные в сине-черных тонах. Все, что рисовала Мила, было окрашено всеми оттенками безысходности и пустоты: люди у нее выходили испуганными или расстроенными, фрукты и животные мертвыми. Мать испугалась, что девочку у нее отберут и засунут в сумасшедший дом, поэтому быстро пресекла это увлечение.
Мила не брала в руки карандаш уже около пятнадцати лет.
— Ты плохо искала, — заметила Елена Ивановна после некоторой паузы и поставила чайник.
Девушка не могла видеть ее лица, но чувствовала, что даже от спины женщины исходят флюиды недовольства. Это был дурной знак. Предстоит серьезная дидактическая беседа.
На какую же тему?
— Люда, — больше всего на свете Мила ненавидела эту вариацию собственного имени в устах матери, — ответь мне на пару вопросов.
«Началось» — стукнуло у Милы в голове.
Елена Ивановна обернулась к ней. Глаза ее метали молнии из-под густой идеально-ровной челки.
