только в ее мыслях.
— А может быть мы сами хотим себе досадить? — откликнулся Илья. В зыбком сумраке тлел огонек на конце его сигареты. Мила боялась курить здесь, так близко от дома, как будто кто-то может увидеть ее за этим занятием и доложить Андрею. Или матери. Кому-нибудь, кто станет отчитывать ее.
— О чем ты?
— Времени нет. Мы сами его придумали, сами удлиняем, сами укорачиваем, сами заставляем себя уходить, когда не стоит, — пояснил он.
— Ты можешь говорить так, потому что ты принадлежишь себе, — вздохнула девушка, — для меня не существует «я хочу». Есть — «я должна».
Они свернули в небольшой облысевший с приходом осени сквер и присели на лавку. Кругом лежали листья, которые никто почему-то не потрудился убрать. Мила стала расталкивать их в стороны носком ботинка, чтобы увидеть то, что под ними скрывается. Ей казалось, что там что-то скрывается. Украдкой она поглядывала на Илью — открыто смотреть в его сторону она не решалась, ей казалось, что есть что-то преступное в том, чтобы внимательно разглядывать человека.
— Я всегда чувствовала себя виноватой за то, что я живу, — пробормотала она, — перед матерью, перед всеми окружающими, перед Андреем…
«Боже! Что же я говорю!» — в ужасе думала она, испугавшись собственной откровенности. Она ведь никому раньше этого не говорила, даже Андрею в лучшие годы их отношений. Она боялась, что он не поймет ее, отвернется, старалась казаться ему другим человеком, словно его мог смутить вид ее вывернутой наизнанку души. Не говорила, потому что никто не хотел ее слушать.
— Как знакомо, — грустно улыбнулся ее спутник, распаковывая новую пачку сигарет, — я тоже. Как ты думаешь? Это мы с тобой неправильные, или все-таки все окружающие люди? — он внимательно посмотрел на Милу с каким-то очень хитрым выражением. Девушка поймала этот взгляд и очень засмущалась. Она торопливо пожала плечами и кивком головы указала на сигареты.
— Можно?
Илья дал ей закурить. Она думала об Андрее, о его болезненной реакции на любые проявления вредных привычек.
«Что мы делаем вместе восемь лет? — пронеслось в голове у девушки, — мы же не любим друг друга. Любовь — это что-то другое, любовь — это когда никто лучше этого человека тебя не поймет. Чтобы ты не делал, каких бы ошибок не совершил, тебя никогда не станут осуждать и примут любым. Тебе никогда не придется врать, никогда не придется что-то скрывать — будь это поступки или чувства. Там, где есть ложь — нет места любви. А мы врали друг другу с самого начала…»
Она прикрыла глаза, наполняя легкие и свою душу горьким дымом. Илья осторожно тронул ее за плечо, заметив перемену ее настроения.
— Спасибо, — тихо сказала девушка, она хотела накрыть его руку своей, но пальцы схватили только воздух, — я очень тебе благодарна.
С одного короткого телефонного разговора и одного черного зонта началась их дружба. Мила вдруг совершенно случайно обнаружила человека, которого искала всю свою жизнь — который умел слушать и, что самое важное, — понимать. У них было столько общих проблем, что порой ей казалось, когда он рассказывал что-нибудь, что речь идет о ней самой.
— Не стоит…
— Правда, — Мила выдавила из себя улыбку, — ты как мой ангел-хранитель.
После этих слов Илья почему-то помрачнел. Некоторое время он молча курил, глядя в одну точку и девушка пыталась в тусклом желтом свете фонаря прочитать выражение, появившееся в его глазах.
— Когда-то Андрей был для меня чем-то вроде, — в конце-концов поделился он.
Мила вздохнула. Она вдруг почувствовала угрызения совести.
— Знаешь… — тихо начала она, — когда я сказала, что он рассказывал о тебе много, я соврала… Не знаю почему вдруг. Он вообще не любил вспоминать школьные годы. Это было табу.
Илья почему-то улыбался. Мила ждала совсем другой реакции — обиды, досады, злости. Но он словно и не удивился этим словам, как будто знал это с самого начала.
Только глаза его оставались по-прежнему грустными. Они были такими всегда, словно хранили на дне печаль всего мира и не могли доверить ее кому-то другому. Отчего небесный голубой цвет становился еще холоднее и неприкаяннее. Но это не мешало ему быть обладателем теплой и располагающей к себе улыбки: Мила была убеждена, есть в этом что-то ангельское, какой-то внутренний свет. Она легко готова была поверить в божественное происхождение своего недавно обретенного друга.
— Прости, — добавила она после паузы.
— Ничего страшного, — невозмутимо сказал Илья, поднялся с лавки и протянул ей руку.
«Нет, только не домой» — взмолилась Мила.
— Уже много времени, — напомнил мужчина, подтверждая ее не самые утешительные подозрения.
Мила обреченно кивнула и задрала голову.
Небеса были пронзительно-синими. Она помнила этот цвет, всегда притягивавший ее к себе и нашептывавший мысли о полете. Из окна или с крыши.
Об этом она не хотела рассказывать Илье, хотя много раз говорила Андрею. Ей не нужно было вымаливать жалость, не нужно было привязывать к себе, поэтому наводить страха угрозами самоубийства не было смысла.
Пока они шли до ее дома в золотистом свете фонарей, Мила думала о том, что нет ничего лучше, как не быть привязанным к человеку.
Ты ничего не должен.
Ты можешь просто быть с ним, просто разговаривать без каких-то последствий, просто открывать душу. Не потому, что ты должен открывать, а потому, что ты хочешь открыться.
«Брак — это что-то отвратительное гадкое» — решила Мила уже у подъезда. Она хотела потянуть время, лишь бы не идти домой (или все-таки не расставаться с Ильей?), но боялась сказать хоть слово.
— Спокойной ночи. Я позвоню, — первым нашелся Илья. Слова эти прозвучали как-то холодно и отчужденно, было заметно то, что его куда больше сейчас увлекают его мысли.
— Спокойной ночи… — эхом откликнулась Мила и обернулась на светящиеся окна ее квартиры. Огонек свечи, притягивающий мотыльков. Иллюзия уюта. Иллюзия любви.
Миле захотелось убежать прочь, пока еще не поздно, но Ильи уже и след простыл. Выход был один — вернуться домой.
Андрей не спросил где она была. Он сделал вид, что все так, как должно быть и его этот вопрос совсем не волнует. На самом деле он, пожалуй, думал, что она задержалась у матери. Елена Ивановна ненавидела мужа Милы также сильно, как и он ее. Глупо было ожидать, что они станут интересоваться о самочувствии или делах друг друга.
Мила уже было обрадовалась тому, что сможет проскользнуть домой незамеченной и лечь спать без лишних вопросов, когда ее настиг голос Андрея.
— Как там Катя?
Катя сейчас жила у бабушки, потому что оттуда ей было ближе добираться до лицея. А может быть потому, что Елена Ивановна считала Милу из рук вон плохой матерью, не желала доверять ей единственную внучку и искала любой удобный повод заполучить девочку себе. Лицей действительно был отговоркой. В их районе тоже были специализированные школы и гимназии на любой вкус, не хуже этого учебного заведения. Они все понимали это и Мила, не умевшая спорить со своей матерью и Андрей, не желавший спорить и сама Елена Ивановна. Только Катя думала, что все решено для ее блага, веря в хромоногую и гадкую иллюзию любви, подаренную девочке ее семьей.
Андрей и рад был, что дочь там. Таким образом, она не путалась под ногами, не становилась свидетельницей ссор и скандалов.
— Хорошо, — коротко ответила Мила и поспешила удалиться, надеясь, что мужчина довольствуется таким ответом.
— С оценками все хорошо?
