удачливый, и сообразительный, и… И все остальное тоже. Понятно, что такой парень-ухарь, парень-хват просто не мог быть не проверен службами безопасности. Наверняка его биографию отныне знали еще до зачаточного периода. И наверняка обратили внимание на несоответствие дат рождения в разных документах. А это было очень страшно. Очень страшно и печально.
На фоне этого преступления третье попросту меркло: убийство нескольких террористов, пытавшихся под покровом ночи и с помощью современной блокирующей сигнализацию техники пробраться на территорию одной из школ-интернатов Китланда в ночь с девятого на десятое мая три тысячи пятьсот восемьдесят восьмого года. То есть чуть более года назад. Тогда молодой выпускник школы превысил все свои полномочия и собственноручно успокоил весьма странных вооруженных уркаганов. Непосредственно после самого события главного участника схватки вроде как не отыскали, но сейчас, после всех совершенных подвигов, могли и более подробно сравнить все данные, сличить размеры обуви, малейшие детали и отыскать так удачно ушедшего от собственной славы парня.
Но именно страх и растерянность помогли Парадорскому в начальные моменты нелегкого разговора с полковником Капочи не наговорить глупостей. Пока он стоял столбом после первых вопросов и пытался вернуть себе самообладание, время шло. А это раздражало больше уже самого командира Дивизиона. Он повысил голос:
— Чего молчишь, как мраморная статуя? Или язык проглотил?
Зато эти слова вернули парню хоть какую-то сообразительность:
— Если статуя из мрамора, то… откуда язык возьмется?
— Вот ты какой? — Серджио автоматически потер когда-то пострадавшую скулу. — Оправдываться не желаешь? Старшим дерзишь? Или вообще решил под дурачка закосить?
— Никак нет, господин полковник! — стал приходить в себя Танти.
— Нет?! Не желаешь оправдаться?
— То есть… да!
— Да? Дерзить нравится? И дурачком притворяться?
— Нет, господин полковник. Наоборот, оправдаться хочу. Только вот понять не могу, о каких именно преступлениях вы говорите?
— Обо всех! — твердо заявил полковник, уже начавший наливаться нешуточным гневом. — Или я тебе их еще и перечислить должен? Не должен? Ну так не молчи! Все сам рассказывай!
— Как пожелаете, — понурился Парадорский. — Только вряд ли вам будет интересно слушать про драки и потасовки, шутки и розыгрыши несовершеннолетнего парня.
— Вот это ты завернул! — уважительно приподнял брови Капочи. — Да тебе не космодесантником быть, а адвокатом. Смотри как ловко, одним махом все свои грехи списал на несознательность по малолетству! Ишь ты! Наказания избежать хочешь?
— Никак нет, господин полковник! Готов понести любое. Но прошу принять во внимание смягчающие обстоятельства.
— Смягчающие что? И как? Или ты думал, что возвращенная начальнику по кадрам вашей школы- интерната коллекция мини-автомобилей уничтожит седые пряди на его голове? Или что вскрытые тобой недостатки в системе безопасности школы помогли в дальнейшем улучшить всю эту систему и модернизировать?
— Так точно! — неожиданно даже для себя улыбнулся Парадорский.
— Странная у тебя радость, — нахмурился Капочи.
Ну не мог он знать, что в тот момент молодого космодесантника больше всего порадовала конкретная оговорка в словах полковника: «вскрытые тобой недостатки». Не «вами», а «тобой»! Что явно указывало на непричастность друзей к подлогу и подмене документов. Их ни в чем не подозревали. То есть в любом случае ни Гарольд Стенеси, ни Роман Бровер в уголовном деле, будь таковое открыто, фигурировать не будут. А только от этого осознания — гора с плеч. Самому уже можно выкручиваться как угодно. Еще и наглеть в любых мыслимых и немыслимых пропорциях или конфигурациях.
— Ну как же не радоваться, если дело и выеденного яйца не стоит, — стал выкручиваться Танти. — Моя только и вина, что воспользовался чьей-то ошибкой в регистрационных записях. Это если меня допрашивать начнут с пристрастием, я так и отвечу. Ну а служить империи у нас в любом возрасте не запрещено. Прецедентов слишком много.
— Хм! Много… Но есть еще и законы! Нельзя служить в оилтонском космодесантном училище, если тебе не исполнилось шестнадцати лет. А ты?
— Правильно. Нельзя, господин полковник. Но мне ведь сейчас больше шестнадцати.
— Зато когда поступал…
— Но сейчас-то все в порядке.
— Ай да жук! — крутанул головой Серджио. — Намекаешь, что ты мог сразу и на второй курс поступить? Вернее, если уже быть точным и в десяти днях расхождения: сразу на третий?
— Так точно.
После чего командир Дивизиона, кривясь и хмыкая, пару раз обошел вокруг наглого космодесантника. Затем походил вдоль огромного преподавательского стола, несколько раз хмыкнул и задал следующий вопрос:
— Ну а почему не признался в убийствах нарушителей ночного покоя?
— Боялся, — последовал односложный ответ.
— Чего боялся? Что те вооруженные дядьки вдруг окажутся всего лишь старыми выпускниками школы и просто хотели повидаться со своими престарелыми учителями?
— Ну где-то так… Я вообще шел, никого себе не трогал…
Командир Дивизиона ошарашенно мотнул головой:
— Слушай, а что с тобой будет, когда ты вырастешь и врать научишься?
К тому моменту Парадорский уже окончательно пришел в себя и подспудно понимал: если бы провинившегося героя хотели выгнать, наказать, а то и начать расследование — уже давно бы это сделали. И никакой бы награды перед тем не вручили. Значит, самое страшное позади. И он после скорбного вздоха предположил:
— Не знаю… — и тут же вопросительно добавил: — Наверное, стану новым командиром Дивизиона?
— Вот уж правильно говорят: наглость — второе счастье! — возмутился Капочи. После чего опять несколько раз прошелся вдоль стола, затем замер возле него, а левую руку положил на каких-то два пакета. — Но тут я тебя обломаю и крылышки укорочу. Как ты знаешь, на мою должность ставят воинов только с безукоризненной репутацией и идеальным послужным списком…
Космодесантник лишь еле заметно пожал плечами.
— …Значит, в твое личное дело заносится тяжкое порицание под секретным кодом. Не каждый твой командир сможет узнать причину наказания, но оно будет над тобой довлеть сам знаешь сколько времени.
Вот тут уже настроение Парадорского упало ниже плинтуса. Действительно, тяжкие порицания считались одним из самых неприятных взысканий и порой сильно мешали служебной карьере и в получении очередных или внеочередных званий. Причем аннулировать и убрать из личного дела подобное взыскание мог только лично император. Да и то в виде особого поощрения за очередной подвиг. Подобная запись в личном деле считалась очень весомым наказанием, хуже было только изгнание из воинской среды.
Так что переживания молодого героя, у которого еще вся жизнь и карьера впереди только вырисовывалась, были и понятны и оправданы. Поэтому он уже не совсем адекватно и внимательно воспринимал следующие слова Серджио:
— Хотя за террористов тебе положена особая награда, состоящая из двух частей. — Он взял оба пакета и протянул их воину. — И раз уж мне пришлось разбираться с этим делом, то я тебе эту награду и вручаю. Здесь отличительный знак с гербом одного старинного рода, в спасении представителя которого ты оказался случайно замешан. Можешь расположить этот знак у себя на письменном столе или над кроватью. А во втором пакете — денежное вознаграждение. Причем, за какие такие подвиги ты получил знак и деньги, следует молчать. Государственная тайна. Как молчать и о причине наложения тяжкого взыскания.
