Сергеевич непонимающе взглянул на Проклова. — Как это — где?
— Случилось некоторое недоразумение, — замялся Нечай Нежданович: — им не успели выдать договора. Но сейчас же, господа, вы все получите на руки свой экземпляр. Сейчас же! Вероника Карловна, распорядитесь!
— Ну, вот видите, — развел руками Мстислав Сергеевич: — все вопросы разрешены, недоразумения, так сказать, улажены. Претензий, надеюсь, ни у кого не осталось. У вас есть претензии, Нечай Нежданович?
— Нет, — Проклов оглядел сенатовцев и укоризненно покачал головой. — Я не держу ни на кого зла. Более того, считаю, что отныне все наши разногласия в прошлом. Нам еще жить да жить вместе. Не так ли, господа пенсионеры?
Борису Глебовичу показалось, что он слышит многоголосый хор, исполненный отчаяния и боли, способный обрушить горы, да что там горы — само небо! Но весь этот ураган боли не нарушил повисшей тишины, которая и существует только для того, чтобы скрывать самые громкие, самые отчаянные и страшные мысли. О, если бы кто-то мог заглянуть в эти мысли! Сейчас! Борис Глебович ужаснулся и почувствовал, что слезы прожигают ему глаза. Еще мгновение — и они обнаружат себя, выкатятся наружу… Нет! Он что есть силы сжал веки и закрыл лицо ладонью. Из темноты, заляпанной медленно плывущими огненными пятнами, он слышал, как распинается Проклов, живописуя перспективы жизни сенатовцев; не видя его улыбку, он явственно чувствовал ее слащавую лживую отвратительность… «Господи, за что мне?» — он отнял от глаз руку, посмотрел в небо и опять зажмурился от удара солнечного света.
— Да, есть во мне чувство вины, — продолжал разошедшийся Проклов: — очень большие надежды я возлагал на нашего главного специалиста Митридата Ибрагимовича Авгиева. Мне думалось, что он сумеет найти нужные слова и убедить вас в правильности вашего выбора. Убедить окончательно, чтоб не было ни у кого сожалений. Я ошибся: Митридат Ибрагимович не оправдал наших надежд. И вот результат — сегодняшнее недоразумение, — Проклов повернул голову, и Борис Глебович заметил, как скрестились взгляды гендиректора и главного консультанта. Шпага Авгиева оказалась острее и жестче: Проклов вздрогнул, будто его ударили в грудь, и отвел глаза.
— Ладно, — он скривился, — сейчас я предоставлю господину Авгиеву возможность, так сказать, реабилитировать себя. Быть может, сегодня он сумеет быть более убедительным, наконец-то успокоит все бушующие страсти и рассеет ваши заблуждения. Господин Авгиев, вам слово.
Похоже, наступал самый ответственный момент. Борис Глебович попытался представить, что он броненосец, что броня его тверда и непоколебима, что артиллерия его… Тьфу, какая там артиллерия? У него не было ни единого заряда, а броня его — фанера, нет — картон, который без особых усилий можно проткнуть пальцем. Он чувствовал, что погружается в темноту, в колодец, и лишь наверху — кусочек неба, свет… Оттуда опускались не совсем понятные слова: «Огради мя, Господи…» — «Что это? Я не знаю таких слов…» — «…силою Честнаго и Животворящего Твоего Креста…» — «Не понимаю, какого креста? Как можно этим оградиться?» — «…и сохрани мя от всякого зла…» — «Где я мог это слышать? Кто это говорил?» Борис Глебович попробовал было собрать эти слова в единую цепочку, прошептать их, проговорить, уцепиться за них, как за якорь, но не успел — в бой уже вступило оружие главного калибра…
— Оставьте свои сомнения! Забудьте! — Митридат Ибрагимович расправил плечи, выставил вперед раскрытые ладони. — Спать! Ваши члены сковывает сон. Вы безмятежно спите!
Борис Глебович почувствовал, что цепенеет: «Где-то я уже это слышал? Как хочется спать, надо уснуть и все забыть…»
— Силою, данною мне стихиями мира и их повелителями, приказываю вам: впредь и навсегда не сомневаться в действиях людей, выступающих от имени фонда, ибо они ваши единственные друзья и благодетели. Вы больше никогда не будете сомневаться в их искренности, ваша воля всегда будет направлена на исполнение их распоряжений и указов. Вы…
Борис Глебович ощутил дуновение ветра, прохладного и отрезвляющего. Солнечные лучи касались его лица, глаз, требуя пробуждения. Утро? Сейчас утро? Липкий сонный туман сползал с его сознания, освобождая, давая возможность думать… Еще несколько мгновений — он пришел в себя и все вспомнил. Сразу нашел глазами Авгиева. Тот не смотрел более на сенатовцев — взгляд его обращен был на какого-то незнакомого человека, явно появившегося недавно.
— Кто это? — лицо главного консультанта исказила жуткая гримаса. — Уберите его, уберите отсюда этого… — подыскивая нужное слово, Авгиев потрясал в воздухе растопыренными пальцами, и те извивались, словно обезумевшие черви. — Я не могу работать! Ой! — Митридат Ибрагимович искривился телом и ухватился за грудь. — Жжет! Больно!
Незнакомец смотрел на присутствующих широко раскрытыми глазами. Борис Глебович почему-то ясно и отчетливо отметил их детскую чистоту. Неведомый гость был невысок, самого что ни на есть среднего роста, но на удивление прям осанкой и от того казался выше, чем есть; русоголов; борода его редкими белыми кудельками обрамляла щеки и подбородок, но совсем не старила его. «Ему не более тридцати пяти, — решил Борис Глебович, ощущая какую-то непонятную радость и волнение. — Да кто же это, в самом деле?» Вопрос этот занимал не только его.
— А вы, собственно, кто? — растерянно протянул Нечай Нежданович. — Как вы сюда попали?
— Странник Наум, — незнакомец
