Нежданович, мы на каком этаже разместимся? — спросила Аделаида Тихомировна. — Я бы хотела на втором. Это возможно?
— Все вопросы к администратору, — рассеянно ответил Проклов, — мне срочно надо ехать к вашим коллегам в Половинкино. Они ведь, чай, тоже люди? Э-э, Порфирьев, подойдите-ка ко мне, — он поманил высоченного краснолицего мужчину и представил его: — Рекомендую — администратор пансионата… э-э… Порфирьев, прошу любить и жаловать, — похоже, имя-отчество своего подчиненного гендиректор забыл или просто не знал, — прошу его уважать и слушаться. Впрочем, надеюсь, это решится в рабочем, так сказать, порядке. Итак, все вопросы к нему, — Проклов поспешно ретировался к своему черному лимузину и тут же отбыл.
Борис Глебович давно уже обратил внимание на этого могучего ростом и сложением мужика лет сорока — сорока пяти. Во время банкета он в общение ни с кем не вступал, молча пил водку стаканами, почти не закусывая, однако признаков опьянения не выказывал, лишь все более и более краснел лицом. Порфирьев обвел притихших пенсионеров тяжелым взглядом. «Вот оно и начинается», — подумал Борис Глебович и не ошибся…
— Слушай сюда! — рявкнул администратор. — Дурацких вопросов не задавать, следовать за мной, размещаться молча, где укажу. Далее все по распорядку!
— Это как? — растерянно промямлила Аделаида Тихомировна.
— Разговорчики! — рыкнул Порфирьев и скомандовал: — За мной шагом а-арш!
— В чем, собственно, дело? Почему он так с нами разговаривает? — истерично выпалил Капитон Модестович. — Или это шутка?
— Ну да, шутка юмора, — усмехнулся Мокий Аксенович, — в гробу мы видали таких шутников.
— Жаловаться надо, чтоб впредь неповадно было, — строгим учительским голоском сказала Васса Парамоновна, хроменькая кособокая старушка, расплющенная сорокалетним педагогическим стажем, — мы таких шутников из школы быстро выпроваживали.
Порфирьев ничего этого не слышал («И слава Богу!» — подумал Борис Глебович) — он уже отшагал метров тридцать вперед, причем в противоположную от красивого двухэтажного дома сторону. Остановившись, он обернулся и рявкнул:
— Вы что, оглохли, дедки? За мной! Или на улице будем ночевать?
С ропотом и ворчанием пенсионеры двинулись вслед за администратором, прошли через хозяйственный двор, мимо поленниц с дровами и штабелей досок, и остановились около длинного дощатого сарая, переоборудованного в жилой барак. Причем совсем недавно: под свежеокрашенными окнами не убраны еще были стружка и опилки.
— Здесь будете размещаться, — Порфирьев ткнул кулаком в дверь, врезанную в наглухо заколоченные ворота. — Передняя половина — для мужиков, задняя — для баб. Все ясно, дедки?
— Ладно, пошутили — и довольно, — взвизгнул Капитон Модестович, — мы в полной мере оценили ваше чувство юмора, любезный. Ведите нас обратно. Мы устали, хотим принять душ. И, в конце концов…
— Цыц, дедок! — грозно оскалился Порфирьев. — На первый раз прощаю! Потом буду пресекать нещадно! Объясняю еще раз для самых тупых: спальни бабские и мужские — здесь, душ — в котельной у второго флигеля: для мужиков — в среду, для женщин — в пятницу. Сортир — вон он, желтая будка налево во дворе. Направо, в сарае, — столовая. Завтрак в девять, обед в час тридцать, ужин в семь. С утра до восемнадцати трудотерапия с перерывом на обед. Потом до отбоя свободное время. Отбой в двадцать три ноль-ноль. К нарушителям распорядка будут применяться санкции. Да, подъем в восемь утра. Все ясно?
Борис Глебович ожидал возмущений, шума, бури — чего угодно, только не этого странного гробового молчания, не этих испуганных, застывших лиц. Но он и сам молчал, он даже не думал: мысли замерли — они боялись сами себя, настолько были ужасны и безысходны…
Где-то, невидимая отсюда, гудела газонокосилка, с другого конца усадьбы ей лениво отбрехивалась собака. Борис Глебович видел пригревшихся на стене сарая откормленных сине-зеленых мух, слышал их жужжание вокруг себя. «Откуда их тут столько?» — подумал он, чтобы хоть о чем-то подумать, чтобы сердце не зашлось и не остановилось от страха, чтоб не лопнула в голове болезненно пульсирующая жилка…
— А здесь раньше что, хранили сенаж? — спросил вдруг, обрушив тишину, Анисим Иванович и поддел ногой лепешку из слипшейся с грязью соломы.
— А вам какая разница? — осклабился Порфирьев. — Еще вопросы есть? Если нет, занимайте койки. Я в первом флигеле, но предупреждаю: без нужды не безпокойте. Все! — Порфирьев по-военному резко развернулся и зашагал прочь.
— Прост-тите, — заикаясь, переспросила у Анисима Ивановича Аделаида Тихомировна, — как вы сказали? Здесь раньше был Сенат? Так?
