— Бабушка, не терзай душу! — взмолилась Анфиса Сергеевна, промокая платочком слезы.
— Отчего же не терзать? — Анфиса Сергеевна обвела рукой притихших бойцов. — Ведь и им идти теми же дорогами. Их путь к тверди небесной уже намечен и предопределен.
— Что, опять боевые действия? — спросил капитан Ободов. — Но ведь Хасавюртовские соглашения положили конец войне?
Анфиса Сергеевна приблизилась к капитану, невесомо коснулась рукой его груди и тихо сказала:
— Ничего не кончилось, mon cher, но только начинается. Только начинается!
Некоторое время все молчали, пока тишину не нарушил чей-то оглушительный голос:
— Анфиса Сергеевна, уважаемая! Вас все буквально заждались в храме. Вот-вот всенощная начнется! — вздымая облака пали, к ним приближался невероятно огромный мужчина с бородой ветхозаветного пророка. Полы его серого брезентового плаща раздувались ветром и от того он еще более увеличивался в размерах, уподобляясь вырвавшемуся из вольера бегемоту. Причем, бегемоту очень доброму.
— Ах, сколько тут солдатиков, — разулыбался он, — что ж в церковь не идете? У нас всенощная, после исповедь. Давно, чай, не были на исповеди?
— Да никогда они не были, — отрезал капитан Риехакайнен, — нехристи они!
— Ты за всех не решай, — подал голос Ободов, — мне так стыдно это слышать. Мы ж русские, как же нам нехристями быть?
— А я и не русский, Риехакайнен я!
— А я Ляугминас и что? — прошумел гигант. — У нас в Каунасе знаете, как относятся к русскому ОМОН? А я так уважаю! А к вере православной? А я так жизнь за нее отдам! Думаю, и у тебя родители православные. Разве не так?
Риехакайнен хотел сказать что-то резкое, но взглянув на Анну Васильевну, промолчал.
— Правильно думаешь, Макарий! — та весело подмигнула — не то великану, не то капитану или, скорее, им обоим. — И родители у него православные, и сам крещен во младенчестве. Это гонор впереди него идет. Но только до поры. Окопы да дороги фронтовые излечат. Вы, капитан, не держите на меня зла.
— Да нет, все это ерунда, — Риехакайнен махнул рукой и молодецки взбил белобрысый чуб.
— Ладно, детушки, — Анна Васильевна несколько раз хлопнула в ладоши, — вам и впрямь надо побывать в храме на всенощной. Боевую задачу вы выполнили, от службы вашей не убудет, а кому надо, мы об этом сообщим. Командуйте, господа офицеры!
И ничего вроде бы вокруг не изменилось. Не грянул гром, и небо не двинуло ни единой складкой серого драпа облаков, и земля ничуть не поколебалась. Но что-то произошло, словно тот день далекого 1902 года приблизился и зазвучал валторнами, флейтами и тромбонами военного оркестра, командами «Марш — Марш!», топотом копыт, громовым «Ура!» и удалым, залихватским тысячеголосым пением:
Вороные кони рвутся,
Песни громкие звучат.
Это Конно-гренадеры
На врага в поход спешат.
Взвод за взводом выступают
Чинно стройные ряды,
Песней громко оглашают
Пегергофские сады. [6]
Капитан Ободов застыл, умолк «водимый гонором» капитан Риехакайнен, окаменел, словно пойманный в движении космической силой, великан Макарий, замерли бойцы — каждый в своем собственном прекрасном мгновенье. Никто не успел ничего понять, как «мгновения» унеслись в вечность, и всё вернулось на круги своя — задвигалось, задышало, заговорило.
И лишь капитан Ободов
