вроде бы смотрел вниз, в землю, но Алексей почувствовал, что обнаружен, и не просто обнаружен, но и словно просвечен рентгеном.
— Вы сядьте, — сказал вдруг тот тихим голосом, — переведите дух-то. В храм надо входить затаив дыхание, с благоговением перед святыней. Понимаете меня?
— Может быть, и понимаю, — сказал Алексей и сел, — не совсем, правда.
— Вот то-то и оно! — продолжал старичок. — А от нас и требуется-то немного: осознать, что прах мы и во всем зависим от Отца Небесного, и всем Ему обязаны — и тем, что дышим, и тем, что хлеб едим и от дождя кров имеем. Кто с этим чувством живет, тому ох, как легко! А ведь нам, которые внизу, легче, чем иным. Господь милость нам дал, облегчил путь. Глупо, мил человек, когда имеешь лишь рубище и посох и на них же, а не на Бога, уповаешь и от них же защиты ждешь. Иное дело, когда у тебя дворцы и слуги — как не возгордиться? А там уж и Бога вовсе забыть. А нам-то с вами, не имеющим сокровищ, так просто благодать!
— Да уж! — не нашел, что еще сказать, Алексей. — Действительно благодать. Я вот от друга сейчас. Помирает он в подвале от голода и чахотки. Просил вот у батюшки прощения попросить за все. Думает, легче будет.
— Правильно думает! Господь ох, как милосерд, Он иногда и такое покаяние приемлет, если оно от чистого сердца. Вы сделайте, как сказали, а я обожду, поговорим.
— Да боюсь я, — признался Алексей, — нехорошо я себя тут вел. Батюшка осерчал на меня.
— А вы повинитесь, в ножки упадите, простит, точно вам говорю. Идите смелей, батюшка там один, примет.
Алексей, вдохнув воздух, вошел, будто подталкиваемый невидимой рукой. За свечным ящиком действительно никого не было. В храме, похоже, тоже было пусто. Все лампы были выключены, и стены скрывались в полумраке, лишь в центре справа от аналоя с праздничной иконой горела свеча. В круг света попадал образ Спасителя у царских врат: строгий взгляд, раскрытое Евангелие и благословляющая десница, которая, как показалось Алексею, вдруг двинулась и начертала в воздухе маленький крестик. Верно, виною было колеблемое воздушным потоком пламя свечи, но Алексей застыл и, осенив себя крестным знамением, земно поклонился, а потом опять посмотрел на икону, но теперь все было неподвижно, как и должно быть, и лишь блики играли в покрытых олифой красках. А батюшка был в алтаре, там горел свет, освещая апсидные своды над престолом.
— Батюшка! — осторожно позвал Алексей. — Можно вас на минуту?
— А? Кто здесь? — спросил, выглянув из алтаря, священник. Он прищурился, разглядывая, но узнал и, наверное, растерялся: — Вы? Зачем? Сейчас нет службы, уйдите, я милицию позову!
— Простите, батюшка! — прижал руки к груди Алексей. — Я не пьян вовсе, у меня важное дело, выслушайте!
Священник сошел с солеи и скрылся в темноте у северной стены.
— Минуту, сейчас я зажгу свет, — прозвучал оттуда его голос.
Действительно, тут же вспыхнули настенные светильники и Алексей зажмурился.
— Слушаю вас и надеюсь, что не будете дебоширить, — батюшка застыл в ожидании у приставленного к стене пустого аналоя.
— Да нет, простите еще раз, — Алексей подошел поближе и склонил голову, — все водка, будь она неладна.
— Легко все свалить на что-то: водку, плохое настроение, погоду, на бабку, на дедку... Только я сам не виноват! Сказано в Писании: невинно вино, виновато пьянство.
— Да нет, виноват я, конечно, но трезвый я смирный.
— А зачем тогда пьете?
— Трудно сказать, но сейчас я по другому вопросу: друг у меня умирает от туберкулеза; я обещал ему свечку поставить и с вами поговорить. Плохо ему на душе, мутит что-то, страхи нападают — смерти боится, а она на пороге. Просил у вас прощения попросить за все плохое, что натворил. А мужик, скажу вам, он хороший, душевный, не жмот, товарищей не подставлял и не закладывал. Вот так. Что делать?
— То, что прощения просит — разумно. Но не у меня надо просить, а у Бога. Вот! — батюшка показал рукой на тот же образ Спасителя. — Покаяться ему нужно на исповеди.
