приемлющие без всякого своего труда от чужих трудов хотят пользоваться и обогащаться. Значит грешат!
— Ну, правильно говорят святые отцы, — перебила Серафима. — Я что — против? Но причем тут я, какая же я лихва и процент? Тоже мне! Если в чем согрешу — покаюсь! Бог простит!
— Бог-то простит, — тихо-тихо сказала Анна Петровна, только так вот самонадеянно уповать на милосердие Божие, как говорят святые отцы, есть хула на Духа Святого.
— Ну ладно хватит, — сердито оборвала Серафима, — я к тебе не каяться хожу. Хочу как лучше, поговорить, отвлечь вас, а ты, Анна Петровна, вечно...
Серафима махнула рукой и поднялась.
— Постой, — придержала Анна Петровна и спросила: — Скажи Серафимушка, а на что тебе богатство?
— Да не мне — детям, внукам. Им!
— А им-то зачем? Сумеют ли верно распорядиться? Старцы хотя и говорят, что богатство само по себе не губит, как и бедность не спасает, но, однако, трудно богатому войти в рай.
— Хочется, чтобы хоть дети в достатке пожили. Да и какие это богатства? Так, слезы куриные.
Злость отпустила Серафиму и, вспомнив о чем-то, она пригорюнилась, присела обратно на стул и продолжила:
— Ты-то знаешь, Анна Петровна, как мы жили после войны. Хлеба не хватало, что говорить об угощениях каких-то? А одевались как? Пусть хоть мои-то внуки модно оденутся, пусть поедят вдосталь, пусть порадуются жизни.
— Порадуются здесь, хорошо, а дальше? — спросила Анна Петровна, — Не боишься, что такая забота твоя им в будущем веке радости не прибавит? О Господе надо радоваться, и тогда все, что окружает тебя, тоже в радость будет. А иначе неизбежно грех ко греху пойдут. Вот Антонинушка, они ведь с Семеном своим ужас как бедно жили, но Господь духовную радость им подавал. Знаешь, после войны сразу, они по взаимному согласию стали жить как брат и сестра. А ведь им тогда и по сорок лет не было. Вот какая ревность! Семена Господь скоро прибрал, и Антонинушка с той поры честной вдовицей жила. Одна и с детьми и с хозяйством управлялась. Вот такая у нее была в жизни радость. Но если в Царствие Небесное открыта ей дорога, а я не сомневаюсь в этом, то Господь возместит все скорби, за все, что ради Бога делалось, с лихвой воздаст.
Серафима притихла и так молча посидела минутку другую, потом прихлопнула по коленкам руками и сказала
— Права ты во всем, Анна Петровна, во всем права. Но нет у нас сил жить по такой твоей правоте. Пойми, как я заставлю детей горести и скорби любить? Они и постятся-то лишь в Пятницу Страстную перед Пасхой. Причаститься дочку еле-еле согнала в последний раз. А внучка вообще не желает идти в храм. Зачем, говорит, пережитки, мол. Прости Господи... — неожиданно Серафима заплакала.
— Молись, Серафимущка, Господь управит, — утешала Анна Петровна, но помнила она, что и у них с Антонинушкой в роду много таких же, которые в затмении веру считают пережитком. Действительно, прости им Господи!
Поздно вечером, когда остались они вдвоем с сестрицей, Антонинушка вдруг обратилась с неожиданной просьбой:
— Будут меня хоронить, если пост будет, пусть стол поминальный постным делают и водки не надо. Это обязательно!
— А что это ты об этом, Антонинушка? — растерялась Анна Петровна, когда это тебя хоронить? Что еще выдумала? — говорила, а сама не верила — ведь и вправду — не сегодня завтра.
— Тебе что же сон какой приснился? — пыталась было доискаться, но сестрица не стала ничего объяснять, а еще раз напомнила:
— Так не забудь, Аннушка, если в пост!
Ночью Анна Петровна все прислушивалась со страхом: а вдруг сегодня? Но, слава Богу, ничего не произошло. Спокойно прошли и последующие несколько дней…
Четырнадцатого марта начался Великий пост. А ночью остановился их старый сталинский будильник.
