добровольно отдали мальчишке свои курительные принадлежности, потом встали и пошли к зданию Мэрии. Но вот загвоздка: в это момент камера зафиксировала вас уже с белой головой! Понимаете суть проблемы? За пять минут до того вы пришли и сели на скамейку, фу ты, на ступень, нормальным шатеном. У нас отказала видеокамера, что ж, бывает и такое. Но вы через каких-то паршивых пять минут встали уже совершенно седым. Вот это уже трудно объяснить! Или я не прав? Кстати, ваши волосы отправили на анализ. Нормальная седина — никакой краски! Вы стали седым, Сергей Григорьевич. Что же случилось за эти минуты?
— Я не помню, — устало ответил Прямой, — плохо мне было, привиделось невесть что...
— Ладно, оставим это пока. Вы знаете гражданина Герасимова Николая Кузьмича? Кличка — Хирург, он же Айболит?
— Да, мы с ним чалились на нарах в Крестах. Вам это лучше меня известно.
— Не путайте следствие, Сергей Григорьевич, отвечайте на вопросы. — тут следователь повернулся и спросил у Кабана: — Вы успеваете записывать, сержант?
— Ну да, — пропыхтел тот, — да и диктофон крутит.
— Ваше дело — писать! — строго одернул следователь и продолжил допрос: — Итак?
— Знал.
— Когда вы его видели в последний раз?
— Тогда и видел, когда в одной хате сидели. Потом у него суд был. Потом этап, зона...
— Это мы знаем. Скажите, вы получали от Герасимова какие-либо документы, пакеты, кейсы и так далее?
— Где, в хате? Так нас же там шмонали ежедневно. А на воле я его не видел, он ведь сразу на зону ушел и сейчас там чалится.
— Три дня назад гражданин Герасимов Николай Кузьмич убит в местах лишения свободы во время возникших среди заключенных массовых беспорядках. Могу добавить от себя, — следователь внимательно посмотрел в глаза Прямому, — он убит заточкой в сердце. Весьма профессионально, и не похоже это на случайную смерть в общей суматохе. И потом, вы же знаете — это был серьезный мужчина, способный за себя постоять, не боров какой-нибудь, и подколоть его вот так какой-нибудь фраерок явно не смог бы. Так что повторяю еще раз: получали ли вы что-нибудь прямо или косвенно, через вторые руки, от гражданина Герасимова?
Генрих Семенович достал сигареты, протянул Прямому. Оба закурили.
— Нет, — помотал белой своей головушкой Прямой, — ничего не получал, ни прямо, ни криво. Так и запишите!
— Запишем. А ведь те, кто охотятся на вас, думают иначе, и если достанут, будут разговаривать в ином тоне. В каком — соображайте сами. Вспомните гражданина Функа.
— Я думал, они нас обоих грохнуть хотели, но подвернулся один Гриша. Я же видел все. А того мужика в маске — кто уложил? Гриша не мог. Я не успел, а жаль. Хотя и волыны не было...
— Вы действительно не могли, — Генрих Семенович устало улыбнулся, — Тут у нас все было на контроле. И Григорий Функ в него не стрелял, потому как, по-видимому, был убит первыми же выстрелами. А вот вас, Сергей Григорьевич, вас никто убивать и не собирался, я вас уверяю. Если бы у них была цель вас уничтожить, вы бы теперь не сидели со мной рядом. Это я вам как профессионал говорю. Вы нужны им для беседы, а нападение на улице Советской было грубой демонстрацией силы, что бы не пришлось потом вам долго объяснять, что к чему. Вы нужны им живым.
— Чехам? Да на кой я им сдался? — Прямой задумался, потом с силой провел ладонью по лицу и зло сверкнул глазами на следователя: — Сволочи вы! На контроле, значит, все у вас было? Фиксировали, значит, на пленку, как Гришу Функа чехи завалили? И еще бы десяток-другой завалили — а вы тоже на пленку? Менты позорные...
— Вы думаете, что это чеченцы? — заинтересовался следователь, последние выпады Прямого он откровенно проигнорировал.
А Прямой с минуту молчал, пуская дым в потолок, потом сказал:
— Да видел я, видел кавказца за рулем УАЗа.
— А, тогда ясно, — Генрих Семенович затушил окурок и встал, — вы видели лишь то, что вам хотели показать. Ясно?
— Да ничего мне не ясно!
