поигрывал зеркальными плоскостями огромного ножа.
— Слушай сюда, — сказал он по-русски без малейшего акцента, — если хочешь умереть быстро, без боли, то скажешь сейчас все: где документы, у кого и как нам их забрать. Иначе я буду тебя резать, как и того вашего третьего, который шкуры ваши прикрывал — на маленькие кусочки, очень и очень медленно.
Для пущей убедительности Ваха пощекотал острием у Прямого под подбородком, но тот и так понял, — не нужны были дополнительные аргументы,— что не шутит этот самый чеченец Ваха, сделает именно так, как сказал. Но, — странное дело? — он не испытывал сейчас ни малейшего страха, будто все это не с ним вовсе происходило. Чуть повернув голову, он посмотрел на Сержанта. Тот сидел неподвижно, и единственными признаками жизни были кровавые пузырьки, вздувающиеся над губами при каждом выдохе.
— Этот готов, — покачал головой Ваха, проследив его взгляд, — почти труп, но и ему поможем, чтобы не мучался. Поможем, Ахмет?
Ахмет что-то гымнул по-своему, явно соглашаясь. Он уже хотел, было, и приступить, доставая из ножен кинжал, но Ваха, сделав знак рукой, остановил.
— Погоди Ахмет, если седой сейчас нам все скажет, то, может, и не будем их резать, а, Ахмет? Может оставим их, пусть живут, а?
Ахмет опять гымнул, но непонятно — одобряя или наоборот.
— Говори!— прорычал вдруг Ваха и рукояткой кинжала ударил Прямого в лоб. — Говори же!
Кровь хлынула в глаза, в рот и по подбородку вниз на грудь. Прямой вытер лицо рукой и почувствовал, как выжидающе напрягся Ваха, как подалось вперед острие его кинжала и ощутимо больно уперлось в ложбинку над грудной костью…
А над ухом назойливо жужжал комар, обычный неугомонный надоеда-комар, который никак не успокоится, пока его не прихлопнешь. И было это его жужжание настолько обыденным, что никак не верилось в возможную через мгновение смерть. “Как же это: он все также будет виться и пищать у самого уха, а я… меня уже не будет? Чушь…” Ясное утреннее небо дарило нежную прохладу; лес, он так легко и спокойно, так умиротворяюще тихо шептал: “Не бойся, все будет хорошо…”, всем своим видом отрицая малейшую возможность беды. Прямой взглянул в глаза чеченца. Он ожидал увидеть там отражение сосновых стволов, зеленой хвои, быть может, краешка неба, но… не было там этого. Не было! Лишь пустота — чужая и безжалостная. Как и сами эти люди — совсем здесь чужие…
Все дальнейшее произошло настолько быстро, что в растерянной голове Прямого остался лишь какой-то длинный черный мазок, будто расплывчатая тень от промелькнувшего рядом тяжелого трейлера. За спиной Ахмета, все-таки доставшего кинжал и ловко поигрывавшего им между пальцев, вдруг, будто из ниоткуда, возникла огромная черная тень, и тут же в уши ворвался устрашающий медвежий рев. Огромная когтистая лапа, как тростинку, смела Ахмета в сторону… Мгновенно обернувшийся Ваха увидел перед собой распахнутую медвежью пасть, чудовищные клыки и ощутил зловонное звериное дыхание. Неизвестно, что он подумал в этот момент, успел ли он вообще что-либо подумать? По крайней мере, кинжал в его руке так и не превратился в грозное оружие, оставаясь просто зажатым там посторонним предметом. Медведь на мгновение устрашающе завис… но вдруг почему-то передумал завершать атаку. Еще через одно мгновение, легко коснувшись лохматым боком, словно пораженного столбняком Вахи, бурый лесной великан скрылся за деревьями.
Несколько мгновений, — все это длилось каких-то несколько мгновений, — но как все переменилось? Выбыл из игры Ахмет. Выбыл подчистую, потому что то человекообразное существо, которое копошилось неподалеку во мху, издавая нечленораздельные звуки, уже не было в подлинном смысле жизнерадостным любителем кинжалов Ахметом. Его невысокий горский ум словно странным образом лопнул и рассыпался по чужой земле, затерявшись среди густых стебельков мха и старых иголок хвои. И Ваха, бестолково шарящий глазами по окрестным кустам, все никак не мог прийти в чувство. Прямой привстал и осторожно высвободил из руки чеченца кинжал. В последний момент тот, было, попытался оказать сопротивление, но Прямой от души пару раз приложил ему по затылку. Ваха обмяк, и Прямой оттащил его к соседней молодой сосенке. Разоружив горца, он приковал его к дереву его же собственными наручниками. Убить его было легко, очень легко, но почему-то делать этого совсем не хотелось…
А дальше произошло еще нечто неожиданное: зашевелился и открыл глаза Сержант. Несколько секунд он осматривался, вникая в подробности ситуации, и, наконец, подал голос:
— Вот те раз, видно, проспал самое интересное, — он закряхтел и поднялся на ноги.
Да, рано его похоронил чеченец Ваха. Что попишешь — чужак, где ему вместить русскую широту! Сам же Ваха, вывернув шею, смотрел, не отрываясь на огромного русака, наверное, удивляясь: вот, мол, эти русские, и умереть как следует, не могут! Может быть, и не так он думал. Может, ругал на тарабарском своем языке распоследними словами, но, во всяком случае, делал это молча.
— Пойдем, — сказал сержант, — нам еще далеко.
