— Ты побудь тут, мой хороший, — ласково попросил, обернувшись к нему, священник, — посиди там, на лавочке, — он указал рукой куда-то в глубь погоста. — Потерпи чуть-чуть.
— Ладно, — отчего-то легко согласился Прямой, — я подожду…
Он и вправду пошел в ту самую сторону, куда указал старец. Дорожка была совсем узкая, и ему приходилось раздвигать кусты бузины и обильной сирени. Кивали с могилок разноцветными лепестками анютины глазки и желтоглазые ромашки; потрясал красными метелками чернобыльник, атакуя обоняние своей вязкой горечью. А вороны, они каркали здесь так надрывно и тревожно, будто боялись, что вот-вот раскроется какая-то самая важная тайна их птичьего племени, доселе неизменно ими хранимая…
Прямой лишь скользил взглядом по крестам и надгробным камням, но то и дело, как за некие зазубрины, цеплялся за что-то мыслью. “Что, что такое?” Наконец это “что-то” прояснилось и обозначилось. Уж очень знакомыми были имена здешних покойников, просто невероятно знакомые! “Ситин И.Г. — это же дядя Ваня, их сосед по лестничной площадке, бывший ответственный работник горкомхоза, умер лет десять назад… Буднякова К.Л. — это тетя Клава, старшая сестра его матери, умерла от рака три года назад… Ощепков Е.Г. — а это учитель рисования из их школы, много лет назад погиб в автокатастрофе… Акимов С. Н. — это… — кто же это? — ах да, капитан Акимов, его комбат, значит, и он умер? Не знал… Но кто, Боже, кто же мог собрать их всех здесь? Это просто немыслимо…” Кое-какие фамилии было не вспомнить, но и они все равно были смутно знакомы. Если чуть-чуть подумать… “Ой…” — это его случайно вырвавшееся междометие, как легкий снежный комок, ударилось об очередную гранитную плиту и рассыпалась на горсть маленьких безпомощных белов. А с этой самой плиты, улыбаясь, смотрел Павел Иванович Глушков… “1951–1996”, — значилось на камне (и правильно значилось!).
— Опаньки… — это все, что смог выдавить из себя Прямой.
Он медленно опустился на удачно подвернувшуюся скамейку, посмотрел в такие радостные Пашины глаза и мысленно упрекнул: “Ты же говорил, что не увидимся больше?” — “Так это ж ты сам меня здесь нашел”, — не замедлил ответить Павел Иванович. Голос его прозвучал также безмолвно, как и вопрос Прямого, но все равно казалось, что исходит он со стороны гранитного камня, как бы именно из Пашиных уст. “Ты сам ко мне пришел, — продолжал Павел Иванович, — и это, знаешь, приятный сюрприз”. — “Как ты?” — спросил Прямой и удивился глупости такого вопроса. Но Павел Иванович охотно ответил: “Неважно, друг мой. И это еще мягко сказано” — “Ты знаешь, — попросил вдруг Прямой, — ты прости меня, я все думал в последнее время и… я не должен был этого с тобой делать. Прости!” — “Да я уже тебе говорил, что не сержусь. Да и за что? Я же был такой дрянью, другого и не заслуживал”. — “Ну, ты все равно прости, чтобы мне спокойней стало”. — “Да простил я, только что это мое прощение? Спокойствие твое не от меня, брат, зависит. Ты сам скумекай, как тебе чистым выйти. Тебе еще можно, время пока еще есть…” — “Что можно? Что мне еще можно?” Но Павел Иванович больше не отвечал. Он все также улыбался с фотографии, но теперь уже при полном молчании. Прямой посидел еще минутку и встал.
— Прощай, раз так, Паша… — он повернулся и, не оглядываясь, пошел дальше в глубину погоста, явственно ощущая затылком прощальный взгляд Павла Ивановича Глушкова…
Кустов и деревьев вокруг стало поменьше, только деревья отчего-то построжали и вытянулись. Куда-то задевалось беспокойное воронье. Повисла такая густая тишина, что Прямой, боясь ее порушить, старался ступать ногами как можно мягче. Он вдруг заметил, что над могилками совсем исчезли надгробные камни, и пошли сплошь одни деревянные кресты. Одинаковые, такие, как продают в магазине комбината благоустройства: невысокие, обожженные или покрытые морилкой. На каждом кресте висели одного размера фотографии. И холмики тоже были очень похожие, только некоторые — совсем свежие. Он прошел еще немного и замер у самого свежего. Да, сегодня воистину был день сюрпризов! Его взгляд уткнулся в фотографию следователя Генриха Семеновича, в военной форме с погонами полковника. Подписи не было, но это точно был он — полковник, их полковник, так любимый Охотником Алешей и Сержантом Романом…
* * *
“Полковника” он получил в девяносто шестом, после той мучительно-тяжелой операции по ликвидации группы Султана Сулейманова. “Полковника” и “Орден мужества”, который сын потом старательно примерял на свою куртку. “Успеешь еще навоеваться! – сердилась на сына жена Маша, — Пятнадцать тебе уже, а много ли ты отца дома видел? И ты так хочешь? У него все командировки…” — “Полно тебе, Маша, — успокаивал Кузьмин, — отпуск вот дали, — целый месяц на даче просидим. Обещаю! Телефоны все отключим. Ящик почтовый снимем и — на чердак!” Ей хотелось верить, но так редко выходило, чтобы Кузьмин, и целый месяц дома. Увы!
С конца восьмидесятых группа Кузьмина занималась этническими преступными группировками. В начале девяностых они участвовали в ликвидации группировок Руслана Атлангериева, братьев Таларовых. Позднее — в деле “чеченских авизо”, ущерб от которых, по подсчетам специалистов, был вполне сопоставим с суммой всех предоставленных России зарубежных кредитов. В Москве же к 1995 году под “крышей” чеченцев находилось не менее тринадцати довольно известных банков. Их базовыми точками в Центральный округе были — гостиницы “Россия”, “Золотое кольцо”, “Москва”, рестораны “Розек”, “Лозания”, казино “Габриэла”; в Северном округе — гостиницы “Молодежная”, “Восход”, “Аэрофлот”, “ЦСКА”, ресторан “Таджикистан”, кафе
