Сергею и пошел на юг. Тут же в лесной глубине негромко, однако вполне явственно зазвонил колокол. Его нечастые удары словно отсчитывали шаги предстоящего пути: “бом-бом-бом” — двадцать километров до деревни, — “бом-бом-бом” — еще пять до шоссе, — “бом-бом-бом” — и до самого города на перекладных. Впрочем, что это для молодых, быстрых ног? Пустяки…
* * *
Здесь в скиту Сергей научился засыпать быстро и спал потом легко и безмятежно. Однако на этот раз он сразу же провалился в какой-то вязкий, бессмысленный, липкий кошмар, в котором метался по бесконечным, наполненным ужасом лабиринтам. Понимая, что это лишь сон, он, однако, все никак не мог выбраться наружу, в явь. Словно оттолкнувшись от дна, он чувствовал, что всплывает, что вот-вот проснется, и, казалось, просыпался, но… это сон все еще морочил его, все еще кружил и не отпускал… Наконец он действительно проснулся и… упал в темноту. Липкий пот заливал глаза, а темнота давила пугающе и тяжело. Первые секунды он никак не мог вспомнить, где он и что с ним. Испуганная мысль билась под черепной коробкой, не находя выхода. Ему вдруг показалось, что он похоронен и зарыт живьем. Ужас параличом сковал мышцы, и он не сразу, с большим трудом сумел двинуть правой рукой: тремя пальцами легко дотронулся до лба, потом ткнулся вниз живота, затем поочередно коснулся правого и левого плеча. Он перекрестился, побуждаемый непреодолимым внутренним желанием сделать это! Что-то там, внутри, говорило, что только это и может сейчас помочь, только это имеет подлинную силу. Он перекрестился еще и еще раз и почувствовал, как помрачение отпускает. Мысль нашла, наконец, нужную дверь, за которой обнаружились все воспоминания о минувшем и представления о настоящем. Он облегченно вздохнул и сел на постели. Неимоверно захотелось курить. Пока лежал в бреду, пока приходил в норму, привычка эта как-то забылась, но вдруг нахлынула так, что свело челюсти. Желание было столь сильным, что Сергей вскочил, ударившись о притолоку головой, и вышел на улицу.
Ночное небо, густо облитое звездами, исходило мерцающим бледно-голубым светом. Мириады невидимых струн, будто бы растянутых меж сверкающими горошинами, вибрировали и рождали особый, непередаваемый звук безоблачной летней ночи, звук необыкновенной звездной песни. Она осторожно заглядывала в сознание и напоминала о вечности небесного и бренности земного…
Но именно земное сейчас давило и рвало его на части. Чтобы как-то отвлечься, он разразился градом ударов, проводя привычный “бой с тенью”. Несколько минут он интенсивно боксировал, уклоняясь от атак воображаемого противника, атакуя сам, пока в конец не изнемог; потом сделал несколько расслабляющих дыхательных упражнений и… вдруг застыл. Он ощутимо почувствовал на себе чей-то тяжелый пристальный взгляд из леса, из темноты, будто невидимые лучи шарили по его телу, рождая озноб и неудобство. Он весь превратился в слух, пытаясь отделить от ночной симфонии нечто постороннее и, определенно, опасное, и явственно услышал шепот: “Наше время, наше время…”. Он сжал кулаки и, с полной уверенностью, что это вернулись Ваха с Ахметом, двинулся в ночь. “Погодите, — угрожающе бормотал он, — шутить, в натуре, со мной… Я вам устрою тихую Варфоломеевскую...”. Он крался все дальше, но ощущение собственной силы с каждым шагом терялось. Уверенность быстро улетучивалась, и страх черным ядовитым дымком воскуривался в глубине сознания. Лишь стыд, что он вот так просто остановится и отступит перед противником, мешал кинуться изо всех сил назад, к дому. “Я не боюсь! — шептал он сжимая зубы. — Видали мы и не таких!” Но страх неуклонно перерастал в ужас, с которым сладить было уже положительно невозможно. Какое-то время он просто стоял, держа у лица сжатые кулаки. В голове звенело, и мрачные черные тени плясали перед глазами. Нет, это не Ваха! Это кто-то иной, словно выдернутый из самого зловещего кошмара, из-под распахнутого плаща Павла Ивановича Глушкова…
Вдруг совсем рядом будто бабахнуло из пушки — это разразилась криком ночная птица. А Сергей уже мчался напролом, не разбирая дороги, и все вокруг него вертелось и кружилось. “Господи, — причитал он, — что же это, Господи?” Еще немного — и в темноте он налетел на что-то огромное, твердое и неподвижное. В глазах вспыхнули тысячи искр, потом все угасло и замолчало… Позже, уже находясь в полном мраке, он чувствовал, как кто-то злобно хохочет, пинает его, подкидывает в воздух, словно играет его телом в футбол и при этом рычит: “Наше время, наше время, наше время…”
* * *
Сознание вернулось с рассветом. Сергей лежал у ствола дерева, который и был тем злосчастным “огромным и неподвижным”. На лбу набрякла основательная шишка, что было вполне естественно. Но почему же так ныло все тело, словно и вправду им основательно поиграли в футбол? Он поднялся, растирая руками мышцы на груди и плечах, потряс головой, словно пытаясь окончательно прогнать все ночные страхи и увидел отца Илария. Старец стоял поодаль и молча смотрел. “Сколько времени он уже здесь?” — застыдился Сергей и спросил:
— Вы давно здесь? Не знаю, что на меня нашло, услышал что-то ночью, побежал посмотреть и вот… — Сергей указал рукой на дерево, потом на лоб и пожал плечами, — Темно было.
— Понимаю, — сказал отец Иларий и приблизился, — что ж, это бывает, и более того, было бы удивительно, если бы этого не случилось с тобой.
— Как это? — не понял Сергей и разволновался — это что же, что должно было сегодня случиться?
— Может быть, не сегодня, — сказал отец Иларий, — может быть, и в другой день. Но, наверняка, произошло бы. Здесь ведь вовсе не безопасное место.
— Но почему? — недоумевал Сергей. — Здесь что, особая зона?
