Святого, весь обновляется, делается иным. Отсюда прекрасное русское слово “инок” — то есть иной и по уму, и по сердцу, и по воле. Тело духовного человека тоже меняется, становится частично подобным телу Адама до падения, способным к духовным ощущениям и действиям — хождению по водам, способности оставаться без пищи, мгновенным перемещениям через большие расстояния. Состояние духовности дает человеку такие переживания блаженства, что, по словам апостола Павла, нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с той славою, которая откроется в нас. А преподобный Серафим Саровский говорил, что если бы человек знал об этих состояниях блаженства, которые еще на земле достижимы, то согласился бы прожить тысячу лет в яме, наполненной гадами, грызущими его тело, чтобы только избежать мук и сподобиться благодати… Я знаю, Сергий, все это трудно сразу понять с чьих-то слов и жить этим, но каждому новоначальному Господь дает подтверждение этих спасительных истин. Происходит это на уровне личного контакта каждого из нас с Богом. Господь не гнушается и самым последним грешником, призывая того: “приди ко Мне и Аз упокою тебя”. Если ты вспомнишь свои сердечные переживания, то безусловно найдешь нечто подобное. Потом такая встреча может повториться очень не скоро и даже вообще не повториться в этой жизни. Все зависит от устремленности человеческого сердца. Если желает оно спасать себя, идет путем Христовым, то такие встречи будут все чаще. Если же человек не захочет спасаться даже после встречи с Богом — то, как говорится, вольному воля. Насильно в рай вести никого не будут!
— Да, у меня были похожие видения, — признался Сергей, — и я об этом часто теперь думаю. Есть Бог, есть, и Он видит меня. А дальше… дальше я не понимаю. Не могу понять… В беспамятстве во время болезни я видел яркий свет, и мне кажется, что это и был Сам Бог. Необыкновенный свет!
Отец Иларий двигал в руке узелки четок и смотрел на икону Спасителя в углу.
— Что ж, — сказал он, — Бог действительно открывает Себя, как Ему это угодно. Можно видеть сияние Его славы, как апостолы на Фаворе, или трех Ангелов, или Самого Иисуса. А помочь себе ты сможешь. Грех, сидящий в сердце, — вот поистине смертоносная болезнь, поэтому покаяние откладывать нельзя. Чем позже, тем труднее и болезненнее лечение. Грехи свои ты увидишь. Помолись так: “Господи, даруй ми зрети моя согрешения”. Раз, два, три помолись и постепенно тебе откроется целая бездна, кишащая всякими гадами. Это и есть твои грехи. Ты будешь каяться, и они будут исчезать, пока не останется ни одного и бездна затворится. Так должно быть.
— Тут как раз проблем нет, — нервно постукивая кулаком по столу, сказал Сергей, — грехов у меня выше крыши. И все самые гнусные и противные.
— Поверь, — улыбнулся отец Иларий, — уши священников чего только не слышали, а Господь и так знает все наперед и готов простить. Ему нужно лишь твое произволение, твое собственное желание принести покаяние и изжить в себе грех.
Старческая, но крепкая рука отца Илария потрепала Сергея по седой шевелюре. В объятиях батюшки было тепло и спокойно, и сердце помогло сделать шаг, на который никак не решался рассудок...
Уже далеко заполночь Сергей вышел на улицу. Отец Иларий молился у себя, а ему не спалось. В ночной тишине звучала все та же звездная песнь, и небо было такое же, как и вчера, но на сердце, не в пример вчерашнему, стало спокойней. “Исповедь, так исповедь, — размышлял он, — чего бояться?”. Почему-то вдруг всплыло в памяти худенькое личико сестры Евгении. Екнуло сердце: “Как там она, все ли нормально? Да нет, — тут же успокоил он себя, — сказал же отец Иларий, что все будет хорошо”. Но что-то, какое-то тревожное чувство все-таки беспокоило. С мыслью о сестре Сергей и уснул, но прежде совершенно спокойно и будто уже привычно осенил себя знамением креста.
Глава 2. Серая Мышка
Зимой ей было легче. Она куталась в широкий теплый шарф, поднимала воротник старого пальто, а лицо непременно опускала вниз, словно смертельно боялась мороза; она быстро семенила ногами и, если левая рука не была занята сумкой, отмахивала ей, почти как рядовой-первогодок на полковом смотре. Нет, холод был ей не страшен, она привыкла к нему за годы детства и юности, проведенные в Сибири. Просто ей не хотелось, чтобы кто-то вдруг ее рассмотрел и догадался, что она — обыкновенная Серая Мышка.
Когда годы приблизились к сорока, это боязнь несколько поистерлась и ослабла, однако привычка осталась. С годами вообще кое-что, высушенное временем, отшелушилось и отпало. Так, после тридцати, она перестала, наконец, стесняться своего имени “Евгения”, что в переводе с греческого значит “благородная”. А раньше? Мучилась: почему Евгения? Чем благородная? Отчего не Ксения — странница? Или Зоя, которая просто жизнь? Евгения… Когда она рекомендовалась кому-то, то называла имя тихо и извинительно, как бы заранее предупреждая, что и сама не рада таковой прихоти родителей. Ладно, если бы они руководствовались соображениями веры, если бы в церковном месяцеслове после дня ее рождения значилась мученица Евгения, но ведь нет. Двадцать третьего марта праздновалась Галина. Имя, как раз для нее — тишина, спокойствие. А то ведь — благородство. Каково?.. Нет, она не пеняла на родителей за то, что появилась на свет такой маленькой и невзрачной; за то, что ее тонкие, редкие волосы только и годились, что для мышиного хвостика на
