Воеводы сказали ратникам и народу: “Миновал для нас первый день трудов, мужества, плача и веселия! Исполним клятвенный обет, не изменим Церкви и царю ни робостью, ни малодушным отчаянием”. Дружным и единодушным был ответ и воинов и народа: “Мы готовы умереть за веру Христову! Как начали, так и совершим с Богом без всякой хитрости!” И тут же решено было построить близ Покровской церкви новый храм — в честь Рождества Пресвятой Богородицы…
Осада продолжалась сто семьдесят дней и ночей. Защитники Пскова отразили два больших штурма и множество мелких приступов. И все это время совершались ежедневные Крестные ходы на стены города с чудотворной Печерской иконой Богородицы… Терпение польского войска истощилось, и Баторий, окончательно убедившись в тщетности попыток взять город, отступил от стен богоспасаемого града Пскова. Сорвались его планы похода на Москву, а Россия вышла из Ливонской войны целостной и благополучной…
* * *
Иногда Евгения брала брата Сережку с собой на прогулки, тайком, разумеется, от его отца. Как-то, гуляя по правобережью реки Псковы, забрели они к Гремячей башне, полуразрушенной, но сохранившей былую стройность и красоту. Башню окружали руины с манящими тайной черными подземными провалами И от того хотелось верить в старинную легенду, которую Евгения не спеша рассказала Сережке. Про заточенную в подземельях башни княжну, томящуюся в гробу и по сию пору еще ожидающую своего избавителя. Про то, как прокляла ее некогда родная мать, — а клятва матери, как известно, разрушает дома детей до основания, — и впала дочь в необычный зачарованный сон, от которого избавление одно — неусыпное чтение Псалтири аж сорок дней кряду. Если бы нашелся такой бесстрашный подвижник и выполнил это, то избавил бы красавицу-княжну от муки проклятия, а в награду получил бы хранящиеся здесь же несметные сокровища. Сережка слушал, затаив дыхание и, наверное, верил. А наверху башенной кровли шелестели под ветром кустики высокой травы, будто подтверждая: “Было, было…”, хотя и быльем поросло.
— Давай поищем, — предложил он сестре.
— Да нет, Сереженька, тут уж все обшарили сотни раз, да и сказка все это. Красивая сказка.
Сережка явно расстроился. Насупившись, посмотрел на сестру и неожиданно задал вопрос:
— А почему ты, Женя, такая у нас некрасивая? На мышку-норушку похожа...
— Я? — она растерялась, соображая, что надо ответить, но, ничего не придумав, честно призналась: — Я не знаю, Сережа.
Но ответа Сергей и не ждал. Он тут же продолжил прерванный разговор о поисках сокровищ и забыл о своем коварном вопросе. А она не смогла, не забыла.
Возможно, что именно в этот момент в ней родилась та самая Серая Мышка, для которой главное — это успеть спрятаться в норке.
Евгения окончила институт и работала учителем истории. Она не боялась контрольных уроков и внезапных проверок ГорОНО — история была для нее больше, чем просто предмет: это была ее жизнь. Только одного боялась Евгения: что однажды кто-то из учеников вдруг скажет: “Евгения Михайловна, вы удивительно похожи на серую мышку”. Никто, разумеется, не говорил, но она все равно ожидала и боялась…
Только Сергей называл ее “наш мышонок”. Но это было другое... Это было совсем не обидно. Он, хотя и младше ее на целых семь лет, постепенно догнал и успел обскакать — вырос в огромного, сильного и уверенного в себе мужчину, который не страшился неожиданных вопросов и всегда готов был дать отпор.
Годы шли. Она замечала, что с Сергеем творится что-то неладное. Его окружили какие-то странные люди, и сам он набрался несносных манер. Но что она могла с этим поделать? Ведь она для него так и оставалась всего лишь “мышонком”. Год от года они встречались все реже и реже. Иногда неожиданно он приезжал с коробкой шикарных конфет и букетом из самых дорогих роз. Она конфузилась — мужчины цветов ей никогда не дарили. Ученики — да, но чтоб мужчины… Побыв немного, он опять исчезал надолго. Слышала она, что он сидел в тюрьме. Не верила… и верила: он такой! А полгода назад пришел он к ней помятый, одетый, хотя и дорого, но небрежно, и долго пытался что-то объяснять Не сразу, но все же она поняла, что он нетрезв. Рассердилась и даже хотела прогнать, но вышло это очень неуверенно. А он попросил вдруг прощения. Он сказал:
— Ну что ты, мышонок? Не сердись. Поверь, мне тоже порой нелегко и тоже иногда хочется все бросить, уехать куда-нибудь подальше отсюда. В Сибирь, что ли?
— И ехал бы, — поддержала она, — Лучше бы ты уехал.
— Твоя правда, уеду, — вроде бы согласился он, — закончу вот все дела и уеду. Я тут много чего натворил, но как теперь все исправишь? Никак! Верно?
Она не нашлась, что ответить… А насчет его просьбы… Она поняла и обещала все в точности выполнить. Тем более, что он рассказал ей практически все: про друга из Питера, которому он обязан; про важные документы, в которых невесть что, но что-то дорогое и
