надводном положении. Катера изменили курс. Наши артиллеристы стреляли очень удачно, но им не суждено было довести до конца свое дело. Косик и его товарищи подняли из воды летчика, пустили ко дну катер с самолетом и прибыли на борт «Малютки».
— Все вниз! Срочное погружение!
Подводная лодка ушла на глубину. Артиллеристы, досадуя, разбежались по своим отсекам.
Мы легли курсом к родным берегам.
— Летчик живой! Будет жить! — сияя, доложил мне санитар матрос Свиридов. — Мы его откачали, сделали искусственное дыхание... Поправится, непременно поправится.
Летчик — широкоплечий, молодой еще человек — лежал на носилках. Вся его грудь, шея и живот были покрыты синяками и кровоподтеками. Раны на лице матросы успели перевязать. Из-за белых бинтов видны были лишь прикрытые длинными ресницами глаза, черные густые брови и нижняя часть высокого лба.
— Пульс хороший, — не без гордости пояснял Свиридов. — Скоро, думаю, придет в себя...
Всплыли мы ночью, намереваясь с рассветом снова погрузиться в воду. Но тут выяснилось, что неисправна вентиляция носовой группы главных балластных систерн. Это означало, что погрузиться мы не могли.
Подводная лодка проходила через район, регулярно патрулируемый фашистскими самолетами. Любой корабль с наступлением светлого времени мог быть без особого труда обнаружен ими. Подводная же лодка, если она не может погружаться, — неравный противник для авиации.
— Много бомб на нас падало за это время и... — докладывал мне извиняющимся тоном побледневший механик. — Надо выпустить в надстройку двух человек для работы с клапанной коробкой.
Я приказал немедленно приступить к работе и объявить по кораблю артиллерийскую готовность.
С рассветом у носового орудия застыли на своих местах подводники артиллерийского расчета. С мостика велось усиленное наблюдение.
В надстройке стучали молотками два матроса. От них теперь зависело многое.
Время тянулось медленно. Ремонт не продвигался вперед. Из надстройки отвечали одним и тем же: «Причины не обнаружены, пока неисправно».
— Товарищ командир, — почти шепотом обратился ко мне Косик, — разрешите к пулемету поставить того новичка, Викентьева.
Владимира Викентьева месяца три назад облюбовал боцман в базовом госпитале среди выздоравливавших раненых солдат. Один из наших матросов по болезни был переведен на береговую службу, и вместо него нам нужен был новый человек. Этой возможностью не преминул воспользоваться боцман, случайно познакомившись с Викентьевым. Викентьев понравился ему живой любознательностью и прямотой характера.
— Мы из него воспитаем моряка, и не просто моряка, а героя. Энергичный, старательный, дисциплинированный парень. Из него непременно выйдет герой! — уговаривал меня боцман.
Необходимость подготовить в боевых условиях моряка из солдата, никогда не служившего на кораблях, несколько смутила меня. Но отказывать старому ветерану не хотелось. По моему ходатайству Викентьев вскоре прибыл на подводную лодку. Сопровождаемый торжествующим боцманом, он неуклюже перебрался с пирса на надстройку подводной лодки, взобрался по узкому трапу на мостик и доложил мне о своем прибытии на корабль для прохождения дальнейшей службы.
Его солдатское обмундирование, как говорится, «видало виды», но сидело оно на нем очень аккуратно. Чистый лоб, прямой, бесхитростный, жизнерадостный взгляд из-под пышных русых бровей и добродушная улыбка сразу расположили меня к Викентьеву.
Солдат отвечал на все мои вопросы твердо, уверенно, с тактом воспитанного человека.
— Не боитесь трудностей? Ведь специальность подводника сложная, очень сложная, — сказал я.
— Никак нет! Не боюсь! — ответил ВикентьеВу но тут же смутился своей самонадеянности. — То есть, конечно, я знаю, будет трудно но... вся военная служба ведь мужское дело. Будет трудно, буду больше учиться.
— Ваш начальник — боцман, он будет из вас готовить рулевого, — заключил я беседу.
— Ну, пехота, пойдем! — дружески хлопнув вчерашнего солдата по плечу, боцман повел своего питомца в отсек.
Викентьев развел руками, как бы говоря: «Что поделаешь, конечно, пехота», — и направился за боцманом.
С того дня он много и упорно учился, стал хорошим рулевым и отличным матросом, однако как пулеметчика я его не знал. Поэтому просьба помощника командира для меня была неясна.
— А вы уверены, что Викентьев хороший пулеметчик? — допытывался я.
— Пулемет он знает еще по сухопутному фронту. Здесь, на лодке, он показал лучшие результаты и теоретически и практически.
Мне оставалось только согласиться с доводами помощника командира.
Викентьев быстро и не без гордости занял место у пулемета, тщательно проверил исправность оружия, как это делают заправские специалисты своего дела.
Окончание ремонта злосчастной клапанной коробки все еще не близилось к концу.
Мы продолжали двигаться в надводном положении. Вначале люди наблюдали за горизонтом с большим напряжением, но потом начали уставать. Бдительность постепенно стала понижаться. И как раз в такой момент к нам подкралась смертельная опасность. Из-под облаков вынырнул фашистский самолет. Он сумел незаметно подкрасться к нам на фоне облаков.
Наши артиллеристы успели сделать всего лишь один, да и то неудачный, выстрел. У самого борта подводной лодки разорвались две бомбы. Палубу и мостик залило водой. Лодку так тряхнуло, что в первое мгновение у меня не оставалось сомнения в том, что она поражена прямым попаданием.
Самолет тут же развернулся для повторной атаки. Однако на этот раз наша единственная пушка и пулемет сумели помешать атаке врага. Новые бомбы упали гораздо дальше, чем в первый раз. Они не причинили нам вреда.
В третий раз самолет зашел с кормы с явным расчетом избежать сектора обстрела пушки. Разгадав замысел врага, мы начали маневрировать. Вся кормовая часть надстройки и мостик мгновенно покрылись железной пылью, поднятой пулями. Но Викентьев не растерялся. Он хладнокровно выпускал одну за другой длинные пулеметные очереди.
Миновав траверз подводной лодки, самолет резко повернул сперва влево, затем вправо и, пролетев вперед по нашему курсу, вдруг рухнул в море. Все это произошло так быстро, что никто даже не заметил всплеска воды от его падения.
— Нырнул в... пропасть! — вскрикнул сигнальщик и так и остался с открытым от удивления ртом.
— Держать на точку падения самолета! — скомандовал я.
Изменив на несколько градусов курс, подводная лодка двинулась к месту падения самолета.
— Прямо по носу масляное пятно! — крикнул сигнальщик.
Подводникам предстояло несколько разочароваться. На месте падения самолета было обнаружено лишь пятно, которое медленно разрасталось. Самолета никто из нас не увидел. Он бесследно исчез.
— Два самолета! Справа двадцать! Высота триста! На нас! — крикнул сигнальщик.
Но они уже не были нам страшны: неисправности были уже устранены, и мы смогли погрузиться.
В жилом отсеке, поздравив матросов с победой над фашистским стервятником, я отыскал глазами Викентьева, которому санитары перевязывали рану. Рана была неопасная — в мягкие ткани ноги.
— Благодарю за службу! — крепко пожал я руку матроса.
— Служу Советскому Союзу! - довольно громко ответил Викентьев и радостно вспыхнул. — Только случайно, наверное, угодил я в него.
— На войне всегда и все кажется случайным, — перебил я, обращаясь ко всем находящимся в отсеке подводникам. — Одно, бесспорно, не случайно: победа дается тому, кто готовит себя к ней, кто много и серьезно учится, любит свое дело и любовно к нему относится.
Выйдя из отсека, я направился навестить спасенного нами летчика.
— Пришел в себя! Разговаривает! Зовут его Василий Сырков, — затараторил, радостно всплескивая руками, как бы не веря себе, Свиридов.
