Василий Сырков не только пришел в себя, но и довольно бодро разговаривал с подводниками.
— Как себя чувствуете? — обратился я к летчику, подойдя к его койке.
— Хорошо... Бинты мешают говорить...
— Пока нельзя снимать, — поспешил пояснить Свиридов.
— Врач у вас строгий, — я показал глазами на Свиридова.
— Заботливый, — глухо отозвался летчик.
— Вы можете очень коротко рассказать, что случилось с вами? Надо донести командованию...
— Могу, — начал Сырков. — Эскадрилья была перехвачена двадцатью фашистскими истребителями. Против нас дрались три «мессера». Двух из них мы «схарчили», а третьему удалось нас подбить. Были вынуждены сесть на воду и попытаться «прирулить» самолет в базу. Место посадки фашисты, вероятно, засекли и послали за нами катер. Мы пытались покинуть самолет и не заметили, как почти вплотную к нам подошел катер-охотник... Открыли огонь с большим опозданием. Катер успел с ходу врезаться в самолет и протаранил его, кажется, насквозь. К нам на борт вскочили фашисты... Тут-то и началась борьба. Я сидел у пулемета. Какой-то верзила ударил меня автоматом. Я потерял сознание. Когда пришел в себя, увидел, что лежу на палубе катера, а около меня два фашиста. Наверное, только они и уцелели. Болела левая рука. Я осторожно глянул вокруг себя. Заметил немецкий автомат. Не медля ни секунды, вскочил на ноги, схватил одной рукой автомат и со всей силой ударил им по голове фашиста. Он упал за борт. Второго ударить не сумел. Он кошкой подскочил ко мне, свалил на палубу. Мы боролись долго. Не помню, как очутились в воде. Что было дальше, не знаю... Очнулся вот... у вас.
— Молодец! — вырвалось у меня. — Теперь вы в безопасности, быстро поправитесь.
— Пока придем в базу, он будет бегать, товарищ командир... .
— Я-то скоро поправлюсь. А вот другие наши ребята...
Мы все опустили головы...
Свиридов оказался прав: когда мы входили в базу, Сырков почти совсем поправился.
Прощай, Черное море!
Утром 9 марта 1944 года меня вызвал к себе командир дивизиона и на словах передал приказ о срочном откомандировании экипажа «Малютки».
— Завтра вы со своими людьми должны быть в Поти, во флотском экипаже базы.
— Так быстро? — спросил я, удивленный новостью.
— Война, Ярослав Константинович! — коротко, но многозначительно ответил комдив.
— Кому прикажете передавать корабль?
— Мне. Специалисты уже пошли на лодку для проверки.
— Куда же нас направляют, товарищ капитан второго ранта? — решился спросить я, видя, что комдив не собирается говорить об этом.
— Если бы я знал, то не забыл бы вам об этом сказать. Но дело в том, что начальство после моего такого же вопроса только упрекнуло меня в излишнем любопытстве.
Комдив развел руками и, улыбаясь, посмотрел мне в глаза.
— Думаю, что на нашем театре войны скоро для подводников — штыки в землю... А на других театрах еще придется повоевать. Почему бы, например, черноморцу не попробовать свои силы на Балтике или на Севере?.. Однако это мои догадки, — предупредил комдив.
Выйдя из каюты, я сразу попал в окружение командиров подводных лодок. Они каким-то путем уже были осведомлены об откомандировании нашего экипажа и теперь интересовались подробностями.
— Тебе повезло, я прямо завидую, — дружески хлопнул меня по плечу Астан Кесаев. На его продолговатом, женственно-красивом лице и на самом деле обозначалось что-то похожее на зависть. — Я не шучу! Вы наверняка поедете на Север... Там настоящая подводная война. В море ходят не баржи, а транспорты! А наш противник не имеет ничего порядочного. Одна труха, даже торпед жалко.
С начала войны подводники Северного флота ежемесячно пускали ко дну холодного моря Баренца вражеские транспорты и боевые корабли.
В северной Норвегии дорожная сеть развита слабо. Снабжение северной группировки немецко- фашистских войск шло почти исключительно морским путем. Наши подводные лодки прерывали коммуникации врага, не давали фашистам накапливать силы для наступательных действий на сухопутье, ослабляли их войска. Немецко-фашистское командование в конце концов оказалось не в состоянии подвозить людское пополнение, технику, боеприпасы и питание войскам своего левого фланга и прекратило всякие наступательные действия на этом важном участке фронта.
На Черном же море фашисты не располагали большим транспортным флотом. К 1944 году все более или менее крупные их транспорты уже были потоплены. Наши подводники вынуждены были воевать в основном против самоходных барж, буксиров, землечерпалок и других мелких судов.
Ранним утром следующего дня на верхней палубе плавбазы застыли фигуры матросов и офицеров кораблей, находившихся в тот день:в базе. Вдоль берега выстроились такие же неподвижные ряды — моряки береговых учреждений и баз провожали наш экипаж.
В подводной службе, особенно во время войны, есть много своеобразий. Они определяются главным образом тем, что все члены экипажа корабля делят одну судьбу. Случаи ранения на лодке очень редки, — разве что во время бомбежки ударится кто-либо о переборку или крышку люка.
За два с лишним года состав экипажа «Малютки» почти не изменился. Разумеется, это были уже не те матросы, которых я застал в первый день моего прибытия на лодку. Два года войны закалили подводников, люди возмужали, окрепли, экипаж сплотился настолько, что его члены понимали друг друга буквально с полуслова.
Церемониальным маршем, четко печатая шаг, экипаж лодки прошел вдоль строя сперва на плавбазе «Эльбрус», затем по берегу.
Мы уходили на маленьком быстроходном судне. У трапа строй нарушился, сгрудились провожающие.
— Разреши абращатца к тебе, начальник! — услышал я позади себя коверканные русские слова.
Это был высокий, сухопарый грузин, убеленный сединами Бесо.
— Чем могу служить? Здравствуйте! — ответил я по-грузински.
— Куда идете? Можно сказать мне? — его висячие и белые как лунь усы зашевелились.
— А вам... зачем это знать?
— Как зачем? Я должен знать, куда идет жених моей единственной дочери!
— Какой жених? Ничего не понимаю...
— Владимир... жених.
— Какой Владимир? Их у нас три.
— Трапезников Владимир.
— Ах, вот оно что!.. Вашу дочь зовут Тинико?
— Да-а, Тинико, — старик улыбнулся горделиво и любовно.
— Здравствуйте! — из-за спины собеседника вдруг вырос старый украинец Григорий Фомич Григоренко. Мы все знали его уже два года — после скандала, который учинил в его доме Поедайло.
— Пришли нас провожать?
— У него тоже жених дочери... уходит с вами, — пояснил Бесо.
— Да ну?! Кто же?
— Поедайло! — не без гордости ответил Григорий Фомич.
— Поздравляю. Он хороший матрос.
— А Владимир плахой, да? — воскликнул Бесо, не на шутку встревожившись, так как услышал похвалу по адресу только одного матроса.
— О присутствующих не говорят, — я показал на Трапезникова, который, переминаясь с ноги на ногу, стоял невдалеке.
— Тогда скажи мне и Грише Фомичу, куда вы идете? — Бесо упорно старался говорить по-
