8 июля во время завтрака в ставке фюрера стало ясно, что Гитлер остался доволен результатами операций в Арктике, несмотря на то, что немецкий линейный флот так и не участвовал в них. Мартин Борман заметил позднее, как его «весьма довольный» начальник заявил, что, согласно полученным данным из конвоя, шедшего в Архангельск и состоявшего из тридцати восьми судов, уцелело только шесть, а остальные были потоплены. Накануне, сказал Борман, когда было известно, что потоплено только «две трети» судов, Гитлер предложил отметить эту победу специальной карикатурой на Рузвельта в сатирическом журнале «Кладдерадатч».
Поскольку потопленные военные материалы принадлежали главным образом американцам, художник должен был нарисовать американского рабочего, передающего танки, самолеты и другие материалы президенту, находящемуся на более высоком положении, а тот сразу же бросает большую часть их в море. Под карикатурой художник мог бы дать какую-нибудь смешную подпись, например: «Мы работаем не ради золота и пира, а ради лучшего мира!»
Гитлер добавил при этом, что владельцы судостроительных верфей в Америке, по существу, сидят теперь на золотой мине.
На эскадре крейсеров перехватили и расшифровали обмен потрясающими радиограммами между командующим военно-морскими силами в Исландии и частью шедшего из России на запад конвоя QP.13, с которым конвой PQ.17 встретился в море неделю назад. Судя по радиограммам, половина конвоя QP.13 прошла в Англию, а другая половина находилась 5 июля на заключительном отрезке маршрута у западного берега Исландии в условиях густого тумана, когда в течение трех минут флагманский корабль и четыре торговых судна взлетели на воздух, а еще два судна были серьезно повреждены взрывами: конвой по ошибке направили на свое минное поле в районе Исландии. На американских кораблях эти известия вызвали тревогу. «Такая ошибка представлялась нашим офицерам непростительно глупой, независимо от того, как это произошло, в тумане или не в тумане, — записал Фэрбенкс. — Похоже на то, что грубые ошибки становятся правилом, а не исключением».
6 июля английский крейсер «Лондон» шел в кильватере флагманского корабля адмирала Тови, следовавшего в Скапа-Флоу. Контр-адмирал Гамильтон спустился с мостика в свою каюту, чтобы написать командующему письмо, которое, вероятно, было для него одним из самых мучительных за всю его карьеру. «Должен признаться, — писал он, — что мне было крайне неприятно покидать мужественные суда конвоя вечером 4 июля, когда все говорило за то, что „Тирпищ“ и другие немецкие корабли очень быстро расстреляют их как уток». Однако теперь Гамильтон полностью осознал «правильность» решения адмиралтейства.
Гамильтон очень хорошо понимал, какое главное обвинение предъявят ему критики в связи с приказом капитана 3 ранга Брума своим эскадренный миноносцам отходить на запад. Гамильтон не пытался уклониться от такой критики: «Я считал, что они принесут значительно больше пользы, если будут со мной, чем если бы они оказались рассредоточенными вместе с судами конвоя и уничтоженными противником поодиночке». С поразительным чувством предвидения он добавил: «В силу сложившихся обстоятельств я, возможно, подвергнусь жестокой критике адмиралтейства, но при оценке обстановки на месте, когда бой с превосходящими силами противника представлялся неизбежным, я считаю, что мое решение было правильным».
Флот метрополии пришел в Скапа-Флоу во второй половине дня 8 июля. Командиры крейсеров, несомненно, полностью поддерживали Гамильтона. Крейсер «Норфолк» и два американских крейсера пришли в Хваль-фьорд в тот же день. Капитан 1 ранга Белларс написал длинное дружеское письмо Гамильтону, в котором сообщил, что события 4 июля вызвали у экипажа «Норфолка» «гнев и ярость» и ему пришлось обратиться ко всему личному составу с речью и сослаться в ней на его, Гамильтона, объяснения, переданные им утром 6 июля. Контрадмирал Гамильтон знал, что и личный состав крейсера, на котором он находился, с нетерпением ждет от него, Гамильтона, подобных объяснений. «Судя по настроению, царящему в кубриках „Лондона“, — писал он адмиралу Тови, — личный состав испытывает чувство досады и огорчения в связи с тем, что мы покинули суда конвоя и ушли от них на полной скорости». Как только «Лондон» встал на якорь в Скапа-Флоу, Гамильтон сразу же сошел на берег, чтобы увидеться с командующим, вполне сознавая при этом, что его ждет нечто вроде суда, и тем не менее надеясь обосновать свою точку зрения.
Адмирал Тови ознакомил Гамильтона с теми фактами, о которых последний еще ничего не знал. Поняв истинное значение катастрофической по своим последствиям ошибки, Гамильтон пришел в ужас. Позднее он сдержанно, но холодно писал своему командующему: «Если бы я знал, что, кроме тех данных, которые я уже получил, адмиралтейство не располагало никакой новой информацией относительно движения линейных кораблей противника, то оценка мной обстановки, вероятно, была бы совершенно иной».
Вечером 8 июля Гамильтон и командир флагманского корабля капитан 1 ранга Сервейе сошли на берег и поднялись на окаймлявшие бухту Скапа-Флоу холмы. Дорогой ни обменялись мучившими их мыслями, а дойдя до вершины холма, долго молча смотрели на стоящий на рейде Флот метрополии. Затем Гамильтон грустно заметил: «Мне, пожалуй, нужно было быть Нельсоном и не считаться с радиограммами адмиралтейства». Капитан 1 ранга Сервейс покачал головой и сказал, что даже Нельсон не посмел бы не считаться с целой серией таких радиограмм.
На борту «Лондона» из динамиков радиотрансляционной сети послышалась команда: «Все наверх! Построиться на юте!» Построившись подивизионно, экипаж крейсера замер в ожидании, предчувствуя что- то необычное. На палубе установили доску с приколотой к ней генеральной картой Арктики. Через некоторое время подали команду «Смирно», и на палубу вышел контр-адмирал Гамильтон. Подав команду «Вольно», адмирал взял микрофон и попросил общего внимания. Далее произошло совершенно беспрецедентное. Адмиралы вовсе не обязаны объяснять свои действия и поступки личному составу кораблей. Гамильтон начал свою речь следующими словами: «Я намерен рассказать вам все совершенно откровенно, но не вздумайте истолковывать то, что я скажу, как критику правительства, адмиралтейства или командующего Флотом метрополии и командиров соединений».
Гамильтон рассказал далее всю историю конвоев PQ на север России. Он наномнил морякам крейсера «Лондон», как в 1941 году они доставляли лорда Бивербрука и его миссию в Москву и как это, собственно, и положило начало арктическим конвоям. Подчеркнув важность непрерывной доставки материалов в Советский Союз, несмотря на тяжелые потери,[48] Гамильтон продолжал: «Когда погода в Северной Норвегии улучшилась, атаки немецкой авиации усилились, как и предполагали все командующие. В начале июня кромка паковых льдов, к сожалению, смещается значительно южнее. На флоте считали, что конвой PQ.17 не следует отправлять, пока граница льдов не сместится к северу. Однако над этими доводами восторжествовали политические соображения. В результате конвой PQ.17 был отправлен и подвергся в районе восточнее острова Медвежий ожесточенной атаке в общей сложности двумя сотнями самолетов противника».
Адмирал Гамильтон напомнил экипажу крейсера эпизод с линейным кораблем «Бисмарк», чтобы показать, насколько осложнится будущее Великобритании, если «Тирпиц» прорвется когда-нибудь в Северную Атлантику: «Я хочу, чтобы вы поняли, что в то время, когда мы проводим конвои PQ, перед командующим Флотом метрополии не перестают стоять другие задачи».
«Когда во второй половине дня 4 июля воздушная разведка обнаружила, что „Тирпиц“ и „Хиппер“ вышли в море, положение серьезно осложнилось, и нам приказали рассредоточить конвой и на полной скорости отойти на запад. Никогда в своей жизни я не выполнял приказа командования с таким нежеланием, как в тот день…»
Эти слова Гамильтона экипаж крейсера встретил громкими криками одобрения, и стало ясно, что он завоевал симпатии слушателей. Некоторое время он не мог говорить из-за сильного шума. Затем продолжал: «Я так же, как, уверен, и все вы, понимал, что, уходя от конвоя, мы бросаем его на произвол судьбы. Если бы решение должен был принять я, то, несомненно, я остался бы и принял бой, и это решение наверняка оказалось бы ошибочным. Бывают ситуации, когда личное мнение приходится отбрасывать и рассматривать вопрос хладнокровно, исходя из стратегических соображений. Если бы нам пришлось вступить в бой в Баренцевом море, это могло бы привести к необходимости подхода туда Флота метрополии и вступления его в бой с „Тирпицем“, несмотря на угрозу атаки наших кораблей немецкой береговой авиацией. Это вполне могло бы привести нас к тяжелому поражению».
