– Давай деньги.
До начала сеанса оставалось ещё минут десять, в фойе было тепло, на эстраде мерцала фонариками осыпающаяся ёлка, рядом с ней пожилая Снегурочка с железными зубами пела в микрофон дрожащим, как у Людмилы Зыкиной, голосом: 'В жизни раз быва-а-ет восемнадцать лет'. К буфету, было не протолкнуться, Антошка, у которой с утра маковой росинки во рту не было, увидев, как у столиков жуют бутерброды с колбасой, почувствовала приступ волчьего аппетита, но попросить Артура купить ей что-нибудь не решилась бы, если бы он сам не предложил:
– Ты есть не хочешь?
Сцепив зубы, она отрицательно замотала головой.
– А я страшно хочу. Ничего, если мы в очереди постоим?
Они поспешили к буфету и, пока двигались к прилавку, нет-нет да и посматривали на сцену.
– Сельпо! Никого поприличнее найти не могли, – презрительно хмыкнул Артур.
– Ей наверное до пенсии полгода осталось, – вступилась Антошка, а сама подумала: 'Вот если бы меня нарядить и на её место поставить'.
Она вспомнила, как в подготовительной группе детского сада, музработник Марьванна назначила её быть на новогоднем утреннике Снегурочкой. Девчонки, сразу же, чтоб не она воображала, устроили ей бойкот, а она и не воображала, просто очень радовалась, но перед самым утренником Снегурочкой, как и во все предыдущие года, назначили дочку заведующей Ленку Маныкину.
Артур спросил, какие книги она читает, и Антошка призналась, что любимые её это 'Овод' и 'Граф Монтекристо', а он сказал, что увлекается научной фантастикой и особенно любит Станислава Лема, Рэя Брэдбери и братьев Стругацких. Она покраснела, потому что даже имён таких не слышала, но он сказал, что книги эти можно достать только по блату или в 'самиздате'. Что такое самиздат, она тоже не знала, но спросить, конечно, не решилась.
Бутербродов с колбасой им не досталось, но и бутерброд с сыром показался вкуснее всего на свете. Газировку допивали наспех, давясь колкими пузырьками, так как уже прозвенел третий звонок и фойе стремительно пустело. В зал вбежали, когда свет погас и начался журнал. Луч света из кинорубки освещал сплошные ряды голов в шапках и без, свободных мест не было. Можно было бы поискать, но Антошка твёрдо решила, что лучше рядом с Артуром на полу сядет, чем в кресло, где-нибудь отдельно от него.
Откуда ни возмись прибежала администраторша и накинулась, где ж мол раньше-то черти носили, но вдруг изменившимся голосом спросила:
– Тонь, ты что ль?
Антошка всмотрелась.
– Ой, Люд!
На них зашикали. Кто-то басом сказал: 'Хулиганство'. Людка Шибаева, бывшая Антошкина вожатая и соседка по бараку, год назад вышедшая замуж и переехавшая к родителям мужа на Гагаринскую начальственно прикрикнула: 'Товарищ, не мешайте дело делать, а то щас вызову наряд и будет вам 'хулиганство', когда из зала в наручниках выведут, – а Антошке шепнула, – пойдём, на балкон вас отведу, там ремонт, но где-нибудь приткнётесь'. По перегороженной стремянками и ведрами с краской лестнице она провела их на второй этаж, строя из себя начальство, долго гремела ключами и, отворив, наконец, дверь, прежде чем впустить в пахнущую побелкой тьму, предупредила: 'Не очень-то тут у меня распоясывайтесь'.
Артур скрылся за дверью, Антошка хотела было юркнуть за ним, но Людка задержала её: 'Симпатёвый у тя кавалер, армянин что ль?'. Та чуть со стыда не сгорела.
Фильм оказался цветной и очень красивый, но в чём там было дело, Антошка понять не успела, так как, когда по экрану ещё только титры ползли, Артур облокотился на спинку её кресла, а она, решив, что он хочет её обнять, прильнула к нему. Некоторое время она сидела так, окаменев от мысли, что Артур теперь точно решит, что она нескромная, но, когда он передвинул руку ей на плечо, успокоилась и принялась мечтать. Она мечтала о том, что после фильма он скажет ей: 'Давай дружить', а она ответит: 'Давай', и они станут вместе ходить в кино и на танцы. Пацаны из класса, как в фильме 'Вызываем огонь на себя' будут кричать ей вслед: 'Эх, Морозова!', а девчонки, хоть и зауважают, но за спиной, будут нарочито громко хихикать и сплетни распускать.
Вспомнив, что через полгода Артур поступит в институт, она ужаснулась, но, решив, что каждую неделю будет ездить к нему на электричке, и все будут знать, что у неё в Москве парень, успокоилась. Незаметно для себя она уснула, а проснулась, когда зажёгся свет, и оказалось, что у Артура спина белая, как у снеговика, потому что в темноте они сели на испачканные побелкой сидения. Она принялась его отряхивать и старалась вовсю, а когда подставила ему свою спину, он только один раз погладил её.
– Не стесняйся, три как следует, – подбодрила она, но Артур смущённо сказал:
– Да у тебя-то спина чистая.
После тьмы кинозала на улице было как-то особенно светло. Сугробы искрились, небо было синее- синее, у людей, как у волшебных драконов, изо рта клубами валил пар, а деревья все в инее, как на параде стояли, не шелохнувшись. До остановки было недалеко, и Антошка замирала при мысли, что в любую минуту может придти Артуров автобус, и пробормотав 'пока', оскользаясь на накатанных льдинках он побежит к нему и уедет, так и не предложив ей дружить.
А ведь она мечтала об этом с самого детского сада! То есть не о том, что именно он предложит, они ведь всего три года назад познакомились, а вообще какой-нибудь хороший мальчишка. Об этом мечтают все девчонки, даже совсем некрасивые. Только одни в этом честно признаются, а другие делают вид, что им всё равно. Что же касается красивых, так тех хлебом не корми дай похвастаться: то один дружить предложил, то другой. Антошке пока ещё никто не предлагал, и хоть она, конечно, переживала, но всё ж с ума-то не сходила. Не то что некоторые.
Взять хотя бы Маринку Лесину. В прошлой четверти на уроке химии та уронила на пол какую-то бумажку. Химичка велела её подобрать и выбросить в мусорное ведро, но на перемене Колька Фролов эту записочку оттуда выудил и громко на весь класс прочитал. Оказалось, что там было написано: 'Марина, ты мне нравишься, давай с тобой дружить. Алёша'. Тут все начали задирать Скворцова, потому что он у них в классе единственный Алёша, а Маринка, хоть и отличница, но очкарик и ябеда. Тогда Скворец, чтоб доказать, что это не он писал, стал совать всем под нос тетрадку со своими каракулями, а Светка Сысоева схватила Маринкину тетрадь, чтобы почерк сверить, и выяснилось, что записку эту Лесина написала себе сама! Тут состоялось такое массовое ликование, что ей ничего не оставалось как отпроситься домой и до самых каникул в школе не появляться.
Народищу на остановке скопилось столько, что автобусы, и без того полные, проезжали мимо, выпуская, тех кому надо было выходить на полдороги к следующей.
– Хочешь, пешком пойдём? – предложил Артур.
– Куда?
– Я тебя домой провожу.
Радость горячей волной окатила Антошку с ног до головы, но всё же она честно предупредила:
– Я далеко живу, в Текстильщиках.
– Да я знаю. Мы осенью у вас на стадионе нормы ГТО сдавали.
Просияв, она сказала: 'Пошли!' и так, словно ничего в этом особенного не было, взяла его под руку.
Про боль в ногах она себе думать запретила. Нет её и всё! Пока в кино спала не болели, значит и теперь не будут. Всякий раз, когда нужно было мобилизовать свою волю, она вспоминала любимую с детства 'Повесть о настоящем человеке', в которой сбитый немцами советский лётчик месяц без еды с перебитыми ногами по лесу полз, а, когда дополз, и ему их в больнице отрезали, на протезах научился вальс танцевать и самолёт водить. Вот и сейчас вспомнила.
Какие-то парни, обгоняя, толкнули Артура так, что он чуть в сугроб не свалился. По спинам Антошка узнала Мишку с Андрейкой и крикнула: 'Вы что, рехнулись?', но те, сделав вид, что не слышат, перебежали на другую сторону улицы.
Чтобы не обсуждать фильм, а главное, не признаваться в том, что почти весь его проспала, Антошке пришлось взять инициативу разговора в свои руки. Утром двух слов выдавить не могла, а тут, как прорвало. Сначала она потешала Артура историями про своих двоюродных братьев-близнецов, которые так
