— Пустячность и дурь.
Видимо, последние слова Рябинина прокурора задели. Из папки он выдернул несколько скрепленных листков, отцепил один и протянул следователю:
— А это заявление?
«Обращаюсь в порядке сигнала. Дом четыре по Пригородной улице принадлежит с виду приличной современной паре. Но дом окутан мистической непоняткой. В нем не приживаются кошки, даже черные. Собаки, оказавшиеся возле дома, поджимают хвосты и убегают. Поскольку мы живем на далекой окраине, то в парке летают стаи воронья, которые липнут к нашим окнам и балконам, а на крышу дома № 4 ни одна птица не садится. Заслуженный пенсионер Лихолетов утверждает, что у него возле этого дома останавливаются часы…»
Рябинин не дочитал, видя, что прокурор протягивает ему очередную писульку: мятый тетрадный листок в масляных пятнах и следах кетчупа. Кетчуп прокурор объяснил:
— Заявление коллективное.
«Уважаемые господа и товарищи прокуроры! Милиция ничего не делает с домом номер четыре по Пригородной улице. А мы уже беспокоимся за наших детей. По ночам в доме шум, стоны, крики. Но там не пьянство, а кое-что похлеще. Когда женщины проходят мимо дома, то у них сжимается сердце. Пенсионерка Иринкина в окне дома видела черную рожу, но белозубую. Насмотревшись телевизора, думаем, что в дом поселили парня негритянской нации для обслуживания дам сексуальной направленности…»
Рябинин положил заявление на стол:
— Юрий Александрович, не знал, что вы склонны к юмору.
— Не только я, но и прокурор города: все эти заявления он направил нам по территориальности для проверки.
— Возбудим уголовное дело?
— Прошу вас организовать проверку без возбуждения дела. Возьмите объяснения, подключите оперов. Вы знаете как…
Рябинин знал, но не знал, почему проверка спихивается на него, на следователя, а не на помощника прокурора. Вырвались другие слова:
— Юрий Александрович, этой проверкой людей не рассмешим?
Прокурор вздохнул и сказал каким-то обреченным голосом:
— В этих заявлениях есть письмо кандидата юридических наук, который со стены злополучного дома отлепил рек-ламку… Она предлагала переночевать в доме и встретиться с духом кого думаете?
— Пушкина, Наполеона…
— Нет, с духом Лаврентия Павловича Берии. Отсюда уже недалеко до возрождения тоталитарного режима. Как вы думаете?
— Думаю, что опера изловят.
— Кого? — не понял прокурор.
— Дух Берии.
3
Надо было дойти до кафе и перекусить, но капитан так устал, что не хотелось даже вставать. Ему казалось, что он походит на мешок, набитый тряпками. Две ночи носился по лесам и полям: на загородной трассе появился лжегаишник. У него имелись внедорожник, мундир, жезл и пистолет. Водителей штрафовал нещадно. Поймать его оказалось непросто, потому что тот менял места своего дежурства по всей трассе. Помогли дальнобойщики.
Перед капитаном лежало заявление гражданина насчет мумии. Уже интересовались из прокуратуры: как, мол, идет работа. Никак не идет, потому что капитан Палладьев стал мешком с тряпками.
Звонил телефон: зверское изобретение, которому все едино, кто ты сегодня — тряпичный мешок или супермен. Звонил участковый Лошадников. Откашлявшись, он сообщил:
— Товарищ капитан. Вы спрашивали про дом номер четыре на улице Пригородной…
— Разве?
— Насчет мумии…
— Ах да. И что?
— Мною задержана гражданка: на стене этого дома рисовала свастики.
— Эта гражданка где?
— У меня в кабинете.
— Лошадников, еду.
Свастика на стене уголовный розыск не интересует. Но свастика в сочетании с мумией приобретала дополнительный зловещий оттенок. Нарисовала, видимо, какая-нибудь «нацболка» или девица, накурившаяся «травки». Но почему на этом доме? Или теперь и мумии политизированы?..
В комнате участкового Палладьев замешкался. Вместо современной девицы — прическа на глаза, нижняя губа оттопырена, в пупке железка — перед ним была пожилая женщина, одетая почти по- монашески.
Капитан представился. Она протянула свой паспорт. И капитан понял, что «заводить ему рака за камень» не имеет смысла.
— Серафима Матвеевна, вы «нацболка»?
— Нет, я пенсионерка, — не согласилась она.
— Зачем же на доме рисовали свастики?
— Какие же это свастики?
— Ну, фашистские знаки.
— Рисовала не свастики, а православные кресты. Руки-то дрожат, выходило криво…
— Зачем рисовали-то?
— Дом проклятый.
Она говорила так убежденно и искренне, что капитан понял, что поверит любому ее слову.
— Серафима Матвеевна, вы хозяев дома знаете?
— Побывала в нем. Хозяйка как-то попросила вымыть окна. Да больше не пойду.
— Почему же?
— Сказала уже: дом проклятый.
Не больно-то эта монашка разговорчива, но не от скрытности. Ей, видимо, неприятно вспоминать. Требовалась какая-то психологическая помощь. Капитан слабо владел информацией, поэтому ничего подсказать ей не мог. Но оказалось все проще: женщина не могла подобрать слова, которые были бы способны передать непонятное явление.
— В доме нет ни телефона, ни телевизора, ни радио…
— Наверное, хозяйка любит тишину, — возразил капитан, чтобы оживить ее воспоминания.
— Свет не зажигают…
— В темноте сидят?
— Нет, при свечах.
— Экономят на электричестве, — решил Палладьев.
— Но в доме нет ни одного зеркала, — нелогично возразила пенсионерка.
— Да, странно, — вяло согласился капитан.
Заметив, что зеркала опера не очень убедили, она добавила:
— На стенах следы когтей.
Палладьеву хотелось сказать, что он всему верит. Как можно не верить этой старушке, которой, похоже, не касалась житейская грязь. Беленькая свеженькая кофточка, белые волосы под голубым платочком, светлая незагорелая кожа, глаза под цвет платочка — она прямо-таки светилась чистотой.
— Серафима Матвеевна, на стенах следы когтей какого-то животного?
— Неведомого, то ли самого дьявола.
