не меняется. Радикалы были интегрированы в систему, и им было, кстати,
очень комфортно находиться в своей нише, пользуясь разнообразными благами.
Ими не было выработано никаких стратегий после конца 60-х годов…
- То есть произошло вырождение политического после 1968 г., которое описывает
Валлерстайн.
Да. В 60-е годы были стратегии восстания и сопротивления. Они провалились,
но они были. А начиная с середины 80-х их не было. В лучшем случае,
происходила имитация стратегий 60-х годов, несмотря на то, что все внутренне
осознавали, что они провалились. А социал-демократы перешли от роли
реформаторов к роли администраторов. Это было главной трагедией социал-
демократии, которая прекратила свое существование как реформистская
сила, после того, как она была разгромлена неолибералами или после того, как
она сама стала переходить на неолиберальные позиции. Шредер, Блэр и т. д.
В то время, как левые обращались в консервативную силу, правые присваивали
и постепенно осваивали дискурс перемен. Не случайно слово «реформа»
очень успешно перешло в лексикон правых. Левым даже как-то неудобно его
сегодня произносить. В значительной мере язык прогресса также был захвачен
правыми. Все это было использовано как элемент стилистики неоконсервативной
контрреволюции.
В этом смысле, левые переживали в 90-е годы очень тяжелое интеллектуальное
замешательство. Их политическое поражение и у нас, и на Западе,
было связано с этим. Просто у нас это приняло крайне тяжелую форму и наложилось
на практически полное истребление традиции. Сначала смели традицию
троцкистскую и левооппозиционную (в 20-30-х годах), а затем избавились,
что самое парадоксальное, и от сталинистской традиции. Поэтому вся
советская традиция реально была абсолютно деидеологизирована, и практически
все новые течения пытались себя отстроить заново, пытаясь перебросить
мостик куда-то в позавчерашний день. Сталинистская традиция оказалось
более живучей просто потому, что она оказалась менее всего физически
вычищена, да и потому, что она была так или иначе институционализирована
по форме. Но, характерно, что даже сталинистская традиция потерпела поражение
в России 90-х годов. Я имею в виду и РКРП, и часть КПРФ. Последняя
является гибридной партией, масса членов которой имеет крайне противо
речивые и запутанные взгляды, но руководство при этом стоит на позициях
право-консервативных.
Показательно, что КПРФ победила все остальные левые партии и не только
потому, что ей помогала власть. Почему правая партия смогла занять нишу
левых? На социальном уровне это объясняется деклассированностью ее массовой
базы, а на интеллектуальном уровне - вычищением всей левой традиции.
На фоне большого идейного конфуза западных левых, то, что в России
и без того было проблемой, превращается в катастрофу. Оказалась, что с Запада
невозможно позаимствовать готовые схемы. Наша интеллектуальная жизнь
всегда была сильна тем, что, заимствуя западные схемы, она их адаптировала
и соответствующим образом преобразовывала, создавая новую идеологическую
реальность. В этом смысле интересна сама структура русского языка,
восприимчивого к инновациям из других языков (в отличие, скажем, от германских
или угро-финских языков, которые практически не воспринимают
лингвистические инновации). Но парадокс состоит в том, что заимствовать
и переваривать было нечего. На тот момент никакой готовый интеллектуальный
материал с Запада не поступал. его нужно было вырабатывать собственными
силами, здесь. единственный ценный материал, который поступил с Запада
за последние 15 лет, это, конечно, миросистемная теория, которая пришла
к нам как теория Валлерстайна. Но над этой теорией работал не только Валлерстайн,
но и Андре Г.Франк, кстати говоря, это и Роза Люксембург. А также,
как я потом выяснил, и наш историк Михаил Покровский, который подходил
к тем же вопросам, но с другой стороны, со стороны русской истории.
Но и этот материал пришел через чисто академическую среду. Трудно представить
на Западе валлерстанианские партии или массовое валлерстанианское
движение, хотя Валлерстайн пользуется безусловным авторитетом среди
политически активных левых. Но это, все-таки, академический марксизм.
Таким образом, эта идейная инновация просачивалась по очень узкому каналу.
А люди, выбирающие политическую ориентацию, смотрят не на конкретного
интеллектуала, а ориентируются на какое-то политическое движение, которое
выражает еще и какую-то идеологему, интеллектуальный дискурс, как принято
говорить. На что было смотреть на Западе? На распадающиеся компартии?
На выродившихся новых левых? На социал-демократов, которые перестали
быть социал-демократами?
Спасительным был момент 1999 года, потому что, с одной стороны, наш
дефолт привел к идейному краху либерализма, а затем и социальному краху.
Наш сформировавшийся к этому времени средний слой был настроен на социальный
проект либерализма, а после этого начал критически осмысливать
и переоценивать этот проект. С другой стороны, на Западе начинается подъем
нового движения, которое связано с антиглобализмом. Опять совпали
две фазы - наша собственная и западная. Общество, так или иначе, вышло
из фазы социальной дезорганизации. Люди нашли себя в двух местах. Тот,
кто работает в банке, попал в средний слой, начал понимать свои интересы
и выстраивать социальные связи. Кто-то попал на заводы, которые заработали.
То есть появился какой-никакой, но рабочий класс. Система образования
также перестроилась и начала обретать некоторую связь с новой реальностью.
Довольно сложную и противоречивую, но стало понятней, например,
куда могут пойти выпускники, появился спрос на определенные дисциплины,
выстраивается заново системы мотиваций. Теперь, более или менее стало
понятно, против кого сопротивляться. Ведь в ситуации хаоса, броуновского
движения, когда бегают фигурки по полю, никакого сопротивления нет.
Организованное сопротивление было невозможно, а теперь возникала другая
ситуация. Но ныне поле расчищено и появились очаги, редуты нового
сопротивления, которые уже осознанно и осмысленно держат свои позиции.
Посмотрим на то, что сейчас происходит в системе образования: борьба
с неолиберализмом ведется системой институтов, которые за эти 15 лет уже
отстроились. Они защищаются, может быть пока еще и не очень эффективно.
Защищаются, сознавая, что они делают.
- Но это же коммерческая система…
Понятно, ведь они же адекватны новой реальности - в этом залог их эффективной
защиты. если бы они были сейчас неадекватны, что бы они делали?
Ну, предлагали бы проект улучшения этой реформы, допустим…
- Зачем системе, которая думает о продаже статусов, думать об образовании?
