после катастрофы.
Такое случалось не раз, недавно и очень давно. Чьи-то пути скрещиваются в какой-то момент истории, и все меняет свое направление. Вспышка насилия — и с этим ничего не сделаешь.
Теплый ветер дует ему в лицо. Африка.
Холодный ветер. Балканы. Сырой пронизывающий холод, который навсегда останется в памяти.
Ее голос, только что звучавший в телефоне, сквозь помехи плохой связи. Тот же самый надоевший спектакль, как и много раз до того, слова, которые они произносят, ничего толком не говоря.
Малин, что я тебе сделал? Что мы такого наделали? Чем мы занимаемся?
Пора кончать эти игры, начать жить всерьез.
Янне уходит с балкона в комнату, ложится в свою постель. Прислушивается к дыханию дочери.
Малин снится холодный ветер, пронизывающий плотно утрамбованную землю, и маленькое- маленькое существо, которое скулит и просится к ней на руки.
Снится большое пространство, состоящее из неба и курчавых кучевых облаков.
Снится, что она плывет в море возле Туве и Янне, а рядом плывет четвертый человек, без лица, но не страшный; он скорее воплощение всего хорошего и человечного — по крайней мере, в светлом летнем сне.
Жена Свена Шёмана Соня смотрит на своего мужа. Видит его живот, вываливающийся на матрас, глубокие морщины на лице, слышит храп, который становится все громче с каждым годом, с каждым лишним килограммом, оседающем на талии. Но вот ведь чудо — она смирилась с этим храпом, ставшим частью ее, их жизни, их самих.
Она имеет обыкновение просыпаться около трех.
Лежит неподвижно и смотрит через щель в задернутых шторах на сад за окном, на его очертания, такие разные в зависимости от времени года.
Летом темнота — понятие относительное. Деревья — яблони, груши, сливы — различимы отчетливо, и никакая фантазия не может увидеть в них ничего другого.
Она притворяется спящей, когда он на цыпочках выходит из комнаты, чтобы спуститься в мастерскую в подвале. Она знает: ему важно думать, будто она спит, он никогда не оставил бы жену одну в постели, если бы заметил, что она проснулась.
В июне он купил себе новый токарный станок. Много будет сделано ваз. Он начал продавать их в магазинчике изделий народных промыслов возле дворца.
В августе они поедут в Германию. Свен не хочет — с годами он все тяжелее на подъем, ее же все больше тянет поездить по миру.
— Мы должны побывать в Австралии. Посмотреть, как там живет Юаким.
— Девятнадцать часов в самолете? Но ведь парень приедет домой на Рождество. Разве этого не достаточно?
На машине в Германию, по проселочным дорогам. Отели, где, кажется, никто никогда не останавливался.
Свен. Они женаты более тридцати лет.
Она видит, как беспокойно он спит. Наверное, ему снятся эти девушки и все те ужасы, о которых она читала в газете и о которых он отказывается говорить дома.
Закариас Мартинссон проснулся, вышел в кухню на своей вилле в Ландерюде, включил кофеварку.
Запах кофе, пробуждения, нового дня распространяется по нижнему этажу.
Часы на плите показывают 05.23.
Он всегда крепко спит всю ночь, потом рано просыпается, выспавшийся и отдохнувший.
В доме жарко — наверняка градусов двадцать восемь. Жена хотела купить кондиционер в спальню, но жара вряд ли продержится долго, и тогда десять тысяч пойдут псу под хвост. Впрочем, что такое десять тысяч?
Мартин заработает миллионы своим долбаным хоккеем. Уже заработал.
Впрочем, все способы хороши — кроме плохих.
По сравнению с хоккеистами нейрохирург зарабатывает гроши. Что уж говорить о санитарках?
Все это не более чем плохая шутка.
А эти девушки, Тереса и Юсефин. Что происходит?
Эти чертовы ублюдки из Берги — молокососы, привезшие с собой идиотское отношение к женщине. Они пробуждают самое дурное, что есть во мне.
А Петер Шёльд? Натали Фальк?
Что они скрывают?
Зак наливает себе чашку кофе. Пригубливает обжигающий напиток, чувствует, как тело просыпается от одних паров. Ставит чашку на стол, выходит в холл, открывает входную дверь.
Сад неподвижен; цветы, кусты, деревья — как черные застывшие люди.
Папа провел десять лет в больничном интернате, прежде чем смерть пришла за ним. Парализованный, загнанный в себя болезнью Паркинсона, которую не брали ни новые, ни старые лекарства. Как засохшее дерево без листьев посреди сада.
В одних трусах Зак выходит в сад.
Соседей нет дома. Если же они, вопреки ожиданиям, не уехали, то наверняка еще спят. Он открывает почтовый ящик на калитке, просовывает туда ладонь и выуживает очередной номер «Корреспондентен». Заглядывает в ящик — нет ли рекламных листовок, но там пусто, только парочка ленивых уховерток отползают в угол.
Он поднимает газету к небу под таким углом, чтобы в утреннем свете разобрать текст, увидеть фотографии на первой полосе.
Портрет Тересы Эккевед.
С той же пленки, что и те, которые они сами взяли накануне у ее родителей.
«Пропала неделю назад… Родители взывают к общественности…»
Зак сворачивает газету.
Кофе. Нужно выпить не одну чашку. Прочистить мозги, чтобы лучше думалось. Сегодня для них найдется работа.
12
У Петера Шёльда волосы выкрашены светлыми перьями, он такой тощий, что его можно назвать дистрофиком. Его папа Стен, с решительными зелеными глазами и острыми чертами лица, бросает на сына раздраженный взгляд, когда тот, развалившись на стуле в кухне полицейского управления, крест-накрест складывает свои голые ноги. На лицах нет признаков усталости, хотя они должны были выехать со своей дачи очень рано.
И Малин сразу все видит.
Петер Шёльд прекрасно понимает значение молчания.
Почему?
Потому что есть вещи, которыми ты ни с кем не хочешь делиться, — так, Петер?
Малин садится, Зак направляется к кофейному автомату.
— Кто-нибудь еще хочет кофе?
Но отец и сын отказываются, и Малин, которая уже начала день дома с трех чашек, следует их примеру.
— Спасибо, что смогли приехать так рано.
Часы на стене показывают двадцать минут девятого.
