Где-то открывается дверь.
Вскоре звуки города тонут в ритме слов у нее в голове.
Я иду к тебе.
Ничто ничего не видит, середина дня, и мы одни в парке, я возьму тебя.
Возле дворца никого не видно, ни у здания администрации, ни в парке.
Ни на дорожке у библиотеки, ни за большими стеклянными окнами. И я приближаюсь к твоему возрождению. Я возьму тебя к нему для последнего действа.
Они скажут, что я спятила.
Возможно, я не в себе.
Но я сделаю это.
Введу в тебя нечто.
Асфальт парковки под моими ногами сменяется травой, я уже совсем рядом, в тени того же дерева. В руке у меня тряпка, смоченная эфиром, на моих белых одеждах ни пятнышка. Ты не слышишь моих шагов, и я встаю на колени возле твоего оранжевого полотенца, подношу тряпку к твоему носу.
Что это?
Резкий ядовитый запах, что-то влажное жжет нос, и Туве поворачивается. Но тело не хочет, почему же оно не слушается, и уголком глаза она видит белую фигуру, чувствует тяжесть чьих-то рук, и мир начинает выветриваться, и хочется спать, спать, но я не собираюсь спать, не здесь и не сейчас, и я чувствую, как какая-то сила тащит меня по траве, потом по чему-то твердому, похожему на асфальт, и затем зрение отказывает, мир превращается в сон, а потом все делается черным и холодным, пустым, без сновидений.
Мир становится немым, бессловесным и потому перестает существовать.
Небо дрожит.
Как в очарованном сне, заполненном белизной, она протягивает руку к прозрачной оболочке, чувствует, как эта оболочка дрожит, убирает руку, остается во сне, видит сны о мире, о себе живой.
60
Огонь везде.
Он перескакивает с одной кроны дерева на другую, гудит, с треском разрывая все на своем пути на горящие части.
Лето жаркое. Но адское пламя лесов еще жарче. Огонь уже распространился до озера Хюльтшён, и Янне и его коллеги бегут, повернувшись спиной к берегу, пожарные шланги цепляются за траву, извиваются зигзагами, тянутся к воде, где генераторы приводят в действие огромные насосы.
Ночь он провел на полу в пожарной машине, спал в пустом багажном отсеке, предназначенном для брандспойтов. Ночь пела вокруг, шуршала и грохотала, распространяя запах дыма, обуглившихся животных и насекомых, земли, обратившейся в пепел.
Пламя — как тревожная стена в сотне метров от них. Они сближаются все быстрее. Человек против огня, огонь против человека.
Он насквозь промок от пота, ему хочется сорвать одежду, убежать от жара в прохладную воду озера.
Огонь — как сказочное чудовище.
Они стоят в ряд, вонзая ему в шею острые лезвия водяных струй.
Совещание.
Карим Акбар откашливается, смотрит перед собой пустыми глазами, словно пытаясь найти пляшущую в воздухе пылинку, чтобы остановить взгляд на ней.
Малин только что рассказала о своих догадках по поводу Веры Фолькман, о фальшивых данных ее фирмы, которая, скорее всего, вообще не существует. Сообщила, что они не смогли ее найти, «она как гарь лесных пожаров — ее не видишь, но ощущаешь».
— Установим наблюдение за квартирой, — предлагает Свен Шёман, сидящий рядом с Заком. Жалюзи подняты, детская площадка позади них пуста, детский садик закрыт на лето. — Есть ли еще какие-нибудь идеи, как добраться до нее?
— Мы даже не знаем, является ли эта Элизабет Верой Фолькман, — говорит Карим.
— Но можем это предполагать, — отвечает Малин.
— Отследим все белые фургоны, — предлагает Зак. — Она ездит на белом фургоне. Правда, в городе таких уйма.
— И проверим, нет ли зарегистрированного предприятия с похожим названием, — добавляет Малин.
— Еще предложения? — повторяет Свен. — У нас недостаточно оснований, чтобы войти в ее квартиру, ты это прекрасно понимаешь, Малин. Хотя запах, исходящий оттуда, может указывать на плохое обращение с животными.
Малин думает: «Ведь это взаимосвязано, Свен, голоса следствия говорят нам об этом. И еще одна мудрость: „Страсть убивает“».
Вальдемар Экенберг и Пер Сундстен молчат, как умеют молчать только полицейские, почувствовавшие в воздухе запах правды.
— Мы допросили сегодня последнего человека из списка насильников, — говорит Пер Сундстен. — Безрезультатно.
— Такими же безрезультатными оказались и слежка за Сулиманом Хайифом и Луисой Свенссон. То же касается и Славенки Висник: она занималась своими киосками, хотя сегодня утром ее потеряли из виду.
— Она тоже разъезжает на белом фургоне, — произносит Пер. — Так что чисто теоретически она тоже могла быть этой самой Элизабет.
— Мы осмотрели ее автомобиль изнутри, когда встретились с ней в лесу, — возражает Малин. — Там нет ничего, что можно связать с обслуживанием бассейнов. Никаких химикатов, ничего такого. Да и директор бассейна в Глюттинге узнал бы ее, у нее же там киоск.
— Проверьте еще раз, — распоряжается Свен. — Сундстен, возьми это на себя.
— Разве женщина могла такое сотворить? — раздается голос Вальдемара, полный скептицизма. — С вибратором или без, разве это не противно женской природе?
— Предрассудки, — отвечает Малин. — История знает множество насильников женского пола, и большинство из них сами подвергались насилию, как и Вера Фолькман.
— И Славенка Висник, — добавляет Пер.
— А я считаю, что нам надо еще раз прижать Сулимана Хайифа, — заявляет Вальдемар.
Но никто не находит в себе сил прокомментировать его пожелание, а Малин отключается от голосов других, думает о том, как найти Веру Фолькман, о взаимосвязях, о том, что бассейны и прочие совпадения в этом расследовании могут оказаться случайными. А вдруг Вера Фолькман — вовсе не Элизабет?
Люди — они и есть люди, и все они как один человек.
Желание раствориться, чтобы родиться заново.
Человек — как дым, расстилающийся над сгоревшим ландшафтом, как единственное чувство, единственная особенность.
Любовь и зло.
Вымышленное название фирмы.
Желание оставаться незамеченной.
Белые холодные руки.
Но как?
