– Са-турат был оскальпирован, кожа с лица содрана, суставы рук и ног раздроблены, грудь в глубоких порезах, живот проткнут в нескольких местах. Язык отрезан и уложен в портмоне, убранное во внутренний карман пиджака. В рот же был засунут указательный палец, отрезанный с левой руки. Приличная сумма денег, имевшаяся у несчастного при себе, осталась нетронутой. Мне известны все эти жуткие подробности, потому что пришлось ехать с са-туратами в участок, чтобы дать показания. Действовал явно не грабитель, которому было бы достаточно ударить жертву по голове или уж, на худой конец, перерезать горло. Убийца получал наслаждение, истязая свою жертву. Ему больше ничего не было нужно, кроме как смотреть на ужас в глазах несчастного, слышать его стоны, не просто видеть, а чувствовать, как он медленно умирает, истекая кровью… – Оборвав фразу, ка-митар резко взмахнул кистью руки, словно отгоняя от лица кровососа. – И это не первый подобный случай в Ду-Морке.
– Ты хочешь сказать, что призраки Ночи убивают людей? – Мейт с сомнением поджала губы. – В таком случае я скажу тебе, что ты плохо знаешь своих милых сограждан. Именно люди, а не звери, способны на бессмысленную жестокость, именно люди, вполне нормальные с виду люди, живущие с тобой по соседству, улыбающиеся тебе, совершают такие мерзости, какие не в состоянии породить даже больное воображение. Ма-ше тахонас! – Мейт хлопнула ладонью по столу. – И мне приходится объяснять это знатоку человеческих душ!
– Не ругайся, сестра, – с укоризной произнес Ше-Рамшо. – Не к лицу это такой красивой и умной девушке, как ты. Убийца уже не человек. Он был человеком, пока призраки Ночи не сожрали его душу. Именно они заставляют его не просто убивать, но жестоко мучить свои жертвы. И они же наделяют его нечеловеческой хитростью и изворотливостью, что позволяет убийце всякий раз уходить безнаказанным. Скорее всего одержимый призраками Ночи человек даже не подозревает о том, какие страшные злодеяния он творит своими руками. Насладившись страшной жертвой, призраки Ночи на время оставляют его в покое. Но они будут снова и снова заставлять его убивать. Снова и снова – до тех пор, пока…
Ка-митар снова умолк, не закончив фразы, как будто вдруг потерял нить рассуждений.
– Пока что? – спросила Мейт, не дождавшись продолжения.
С непринужденным видом святоша откинулся на спинку стула, приподняв за горлышко, качнул бутылку и, убедившись, что она пуста, снова поставил на стол.
– Пока не наступит рассвет, – сказал он так, будто речь шла о совершенно незначительной сумме долга, который он никак не может вернуть кредиторам. – Все хотят дожить до рассвета. Отдать свою душу призракам – это всего лишь один из способов пережить бесконечно долгую Ночь.
– И все равно я не верю в призраков Ночи. – Мейт стукнула пальцем по краю стола, будто отсекая невидимую нить.
– А им до этого нет дела, – сдавленно просипел ка-митар, будто его за горло кто схватил. – Веришь ты в него или нет, призрак Ночи живет в душе каждого человека. Родившиеся Днем могут их видеть, поэтому-то они до смерти боятся тьмы. Те же, что родились Ночью, считают истории о призраках глупыми сказками, которыми ка-митары потчуют людей, чтобы продать свои дрянные амулетики. – Ше-Рамшо подцепил пальцем нитку с нанизанными на нее схорониками, приподнял и кинул на тот край, где сидела Мейт. – Эти схороники не обладают никакой магической силой, уж поверь мне, сестра, я сам их когда-то делал, но тем, кто в них верит, схороники могут помочь бороться с призраками.
– Тебе они помогают? – спросила Мейт и двумя пальцами толкнула связку схороников в сторону ка- митара. – Вон их у тебя сколько.
– Так я-то в них не верю, – горько усмехнулся ка-митар. – Моя задача в том, чтобы говорить о вере с тем, кому это нужно.
– Мы вернулись к началу разговора, – заметила Мейт.
– Верно, – согласился Ше-Рамшо. – Но теперь ты имеешь представление о том, чем я занимаюсь, знаешь, во что я верю, догадываешься, чего я боюсь…
– Ты чего-то боишься?
– Самого себя.
– Не понимаю.
– Я не помню Дня, а потому не вижу призраков Ночи, что хотят сожрать мою душу. Но я знаю, что они есть.
– Призраками Ночи ты называешь страхи, живущие в душе у каждого.
– Призраки имеют множество обличий.
Мейт словно не услышала слов, сказанных Ше-Рамшо. Она продолжала говорить, не обращаясь к собеседнику, а рассуждая вслух, разговаривая сама с собой, пытаясь построить логическую цепочку, которая должна вывести ее к цели, пока еще неосознанной, присутствующей на уровне предчувственного восприятия, подобно картине, которую видит только художник, покрывающий грунтовкой натянутый на подрамник холст.
– Нет такого человека, который ничего не боится. Он может думать, что ему неведом страх, он может быть уверен в том, что способен побороть все страхи мира, но страх все равно живет в его душе. Он боится уже хотя бы того, что однажды страх окажется сильнее его.
– Молодец, – одобрительно улыбнулся ка-митар. – Безотчетный страх правит миром. Он имеет сотни имен и тысячи масок, придуманных для него людьми. Лидерами становятся те, кто выбирает наилучшее на данный момент воплощение страха, простое и понятное каждому, но в то же время и с некоторой претензией на оригинальность. Основная функция власти заключается в придумывании для страха новых имен, без которых невозможно управлять огромными массами людей, ведь каждый непременно хочет что-то свое.
– Страх объединяет всех.
– Именно страх, а не какая-то там великая цель и не мифическая национальная идея. – Ше-Рамшо презрительно махнул рукой. – У нас давно уже нет никакой цели. Мы живем по инерции, стараясь даже не победить, а только обмануть собственные страхи. Наиболее простой и эффективный способ сделать это – превратить живущий в душе страх в зримое воплощение собственных низменных устремлений.
– В призрака Ночи.
– Но способен на это не каждый.
