—Ищи в моем доме себе подарок.
Мужчина вынес из дома длинную узкую коробку. Сверху черным фломастером написано: «Лично Красному Лису!»
Улугбек медлил открывать.
Наконец решился, снял верх. Из коробки не выскочили лягушки, не зашипела змея. Он заглянул внутрь, там лежал чехол с застежками. Он медленно отстегнул застежки и вынул из чехла.... томагавк.
Лезвие, сделанное из стали с синим отливом, блестело. Ручка из наборных цветных колец, пригнанных так плотно, что пальцы не ощущали набора, а одну гладкость, просилась в ладонь. Улугбек отвернул на конце ручки металлический колпачок и на ладонь выскользнула тонкая стрелка с красным оперением.
Он едва не опустился тут же на землю. Такая тяжелая пустота навалилась на него, согнула.
Бросившись в сад, он упал ничком на траву.
Зачем физрук это сделал, зачем? Словно в ледяную воду, где все так ясно различимо, бросили раскаленный камень. И зашипело, заволокло все серыми клубами пара.
Что-то здесь не так, не должно быть просто так. Еще раз, не торопясь, осмотрел коробку, чехол. И увидел бумажку. «Ты научил меня уважать тебе подобных. Ты настоящий мужчина. Пусть оружие будет не злом, а добром в твоих руках. Прощай, дорогой!»
В небе пел жаворонок. Может, он уже прощался с летом?
И загрустилось, как глубокой осенью в пустых лесах.
Объявили подъем с тихого часа. Он вышел из сада. Его обступили, здоровались, обнимали.
Прибежал Алька.
—Где Олег?— спросил Улугбек.
Алька потупился.
- Тебе только одному скажу, Красный Лис,— прошептал он,— Олег за лагерем прячется.
- Где?
- Я не могу сказать,— Алька посмотрел на него жалобно.— Я честное индейское дал, что никому не скажу.
- А чем он питается?
—Я ему ношу.
Кажется Алька забыл, что имеет дело с вождем Красным Лисом и своим простодушным ответом выдал все.
Олег обосновался в зарослях акации. Топором вырубил место, тайком утащил из лагеря вигвам, частями протащил его по лазу и установил. Постелью ему служили старые листья: вокруг — колючее надежное прикрытие, дождей пока не предвиделось, Алька носил еду — что еще надо?
Мурлыча под нос, он строгал стрелы, оснащая их твердыми шипами акации. Изредка выползал к арыку, ложился в него, и вода обтекала его с журчанием, словно корягу. Вечерами, выбравшись из зарослей, он смотрел на звезды, слушал далекие собачьи голоса, и ему начинало казаться, что он понимает их язык.
Был бы у Олега ковер-самолет! Он бы стартовал немедленно, не взяв с собой ничего, кроме яростного стремления, и летел бы, летел, гася ладонью на ворсе ковра звездные искры. И поднимался ввысь, пока не уткнулся бы в бок Большой Медведицы: «Здравствуй, это я!».
Только что побывал Алька, сообщил о приезде Красного Лиса. И снова раздался условный свист. Олег крикнул в ответ кукушкой.
И в вигваме появился Улугбек.
—Улуг!—простонал Гречко, роняя нож.— Ты?!—
Обхватил его длинными руками и закружил, едва не опрокинув вигвам.— Садись!
Улугбек присел, критически рассматривая Олега в лохмотьях, прелые листья в углу, раскиданные по вигваму стружки и объедки.
—Ничего житуха!—бодро сказал Олег, перехватив его взгляд.
Улугбек взял одну стрелу, повертел в руках. Страшная, с зазубринами на коричневом шипе, кривая. Такой стрелой можно поразить и друга, стоящего рядом.
- Куда такую поленницу настрогал?
- Найдется куда.
- А зачем взял вигвам рода?
- Затем, что я остался апачем!—Олег помрачнел.—Ты уехал, всех нас бросил, а теперь прибыл — почему да зачем!
- Как же ты ушел из лагеря?
- А кому я там нужен! Алька сказал, что я уехал домой.
- Вдруг мать приедет в родительский день?
- Слушай, ты как сюда попал? И для чего? Для нотаций? Они мне не нужны!
- Я уйду,— грустно сказал Улугбек.— Но предупреждаю, что расскажу начальнику.
- Говори! Ты всегда был пай-человеком!
- А ты остался одиноким медведем. Даже хуже стал: злой одинокий медведь.
- Говорить больше было не о чем. Улугбек попятился к выходу. Олег затосковал.
- Погоди! Что там в городе, какая жизнь?
- Разная,— сказал Улугбек.— И в городе есть гуроны. У меня девять воинов... Поехали в город, Олег!
Олег посмотрел вокруг себя, пнул кучу кривых стрел, раскидывая их по вигваму.
—Едем!
Они разобрали вигвам, перенесли в лагерь и установили в саду.
Гречко вел себя так, будто ненадолго приехал сюда с Улугбеком и возвращается домой. Как раз была оказия. Увозили в город Гроша, шмякнувшегося с садовой лестницы. Он постанывал в машине, облизывал уголки разбитых губ, заклеенные полосками пластыря. Улугбек и Гречко примостились рядом, на откидном сиденье.
«Скорая» мчалась, изредка завывая на поворотах пустынной предгорной дороги.
Так же пустынно было в сердце Улугбека после посещения лагеря. Он чувствовал себя как человек, долго добиравшийся до родного дома трудными тропами, и когда добрался, го увидел, что дом пуст, что в нем уже никто не живет.
—Ще приещали?— прошамкал Грош.
Оба отвернулись от него. Правильно шмякнуло Гроша. За все в жизни надо платить, а за гуронство — особо.
Улугбек подумал, что легко судить других и труднее всего — себя. И — «Легко любить всех, трудно любить одного физрука!»— вспомнились слова Великого советника.
Он раскрыл коробку на коленях, погладил тугую кожу чехла. И от этого прикосновения ему стало легче, словно бредущий по раскаленной тропе путник увидел впереди зеленое дерево.
Машина шла в ночи, неся на крыше красный крест. Впереди замелькали огни. И так же посветлело в душе Улугбека, как на улице от фонарей. Его ждет вигвам во дворе, сшитый из старых простыней. Ждут девять воинов, нет, уже десять... Они продолжат дело апачей, не дадут умереть Великим законам (Даже в мыслях Улугбек не называл это игрой).
- А где сейчас Великий советник?—спросил Олег.
- Не знаю,— ответил он.
- Однажды мы к нему придем,— полувопросительно сказал Олег.
Улугбек кивнул. Ему вспомнился звон оборванной струны...
- «В лагере я был во многом неправ. Что ж, начнем все сначала!»— сказал себе вождь Красный Лис.
