'Исхитрись-ка мне добыть,
То-чего-не-может-быть.
Запиши себе названье,
Чтобы в спешке не забыть'.
Акела, спешившись, шёл по улице, обняв за плечи Милёну. Морда коня мягко тыкалась им в спины, задевая притороченный за его левым плечом меч, тихо позванивали удила. Голубые глаза женщины сияли, — не просто вернулся, а важным княжеским гриднем, а её всё-таки не позабыл, не сменял на городских красавиц.
Деревенская улица, некогда пустая и тихая, ожила. С задорными криками носилась ребятня, одетая — кто во что горазд. Дети быстро забывают плохое. Пересекая дорогу, с коромыслом на плечах, лебёдушкой прошла молоденькая девка. А вот у ворот два паренька ловко колют дровишки. Каждый встречный уважительно здоровался.
Галина Савельевна сидела на скамеечке у своих ворот и, поджидая их, грызла семечки подсолнуха.
— Прибыл, гулёна?. Заходите, чаю попьём, расскажешь — чего тут и как.
Акела переглянулся с любимой. Та сделала страшные глаза, — не поспоришь. В избе на него повеяло почти забытым за делами ощущением прежней жизни. Всё тут как в прежние времена, те же самые вещи, обстановка, посуда. Дрогнуло где-то внутри, затуманило-защипало в глазах. За кружкой настоящего цейлонского чая с пирожками повспоминали о том, о сём. Особенно об оставшихся в том, прежнем мире, близких. Отвечая на дотошные вопросы Савельевны, Акела вдруг понял, — кого нужно спросить и что делать дальше.
— И что ты дальше делать с этим думаешь? — словно подслушав его мысли, спросила бабка.
— Сдаётся мне, про всё это Лесная Дева должна что-то знать. Нужно мне с ней посоветоваться.
— С Бабой-Ягой? — Милёна зябко передёрнула плечами, — А в омут головой не пробовал? Говорят, ничем не лучше.
— Да брось ты. Женщина как женщина, Климу, считай, уже второй раз жизнь спасла.
— Всё равно, — не согласилась супружница, — ведьма, она ведьма и есть, ничего от неё доброго быть не может. Да и боязно с ней дела иметь.
— И-и, Милёна, вот тут ты как раз неправа, лучше не препятствуй, — в глазах Савельевны светились ум и лукавство, — сколь на чёрте не ехать, всё пешком не идти. Авось эта ведьмачка чего путного и присоветует, — и незаметно подмигнула Акеле. Умная всё ж таки старуха, а уж житейский опыт с характером — куда с добром.
— А вы тут как, Галина Савельевна? Леоновка, я смотрю, не бедствует. Ещё и мужиков где-то кучу раздобыли. Через посылторг, поди, выписала?
— Да зачем? Пустила кур в капусте пошарить, там вас, зубоскалов никчемушных, под каждым кочаном много валяется. В доброе-то время выкинули б, а сейчас пригодятся, — не осталась в долгу зубастая бабка.
Акела, довольный, захохотал. Любил он людей, которые за словом в карман не лезут. По этой же причине многое прощал Соловью — и необязательность его и пьянство.
— Кормов скоту до весны хватит, неделю на покосах всем гамузом пластались, — начала «отчёт» Савельевна, — с огородов собрали всё, что осталось. Какие продукты по домам собрали, муку там, соль, сахар, всё по едокам разделили. Рыбы засолили к картошке в приварок, капусту заквасили, вот и от цинги заступа есть теперь. С тем, что вы привезли из городища спокойно перезимуем.
— Да! — вспомнила она, — Змей-то тогда ещё и Грачёвку пожёг.
— Это весь, недалеко от нас была, — пояснила Милёна.
— Так там он среди ночи напал, всю подчистую выжег.
— Там и было-то домов пятнадцать, — вытерла слёзы любимая, — сестра у меня там родная взамужем жила, со всеми сгинула.
— А мужики-то, — продолжала Савельевна, — как раз на охоте были. Вернулись, а вместо домов головёшки. Погоревали, а потом к нам прибились. Чай, в одиночку бедовать никому не сладко, теперь уж обвыклись. Кое-кто и к бабёнкам притулился, а там, Бог даст, и ребятёнки новые родятся. Оно и дело, человек от горя и бед всегда к другому ближе лепится, тем и спасается.
Было в избе Галины Савельевны тепло и уютно, от печного бока тянуло теплом, тихонько посвистывал на горячей плите чайник. У порога, в большой кадушке, вздыхала и булькала квасящаяся капуста. Её ядрёный дух мешался с сытным запахом свежего хлеба. Об ноги тёрлась старая трёхцветная кошка. Неспешно текла беседа, в окошко глядел месяц, сидящий верхом на ветке сосны, а улицу ожившей вновь деревни уже прятала сумеречная синь. Душа расслаблялась, отдыхая в этой благодати.
Когда они вернулись в дом Милёны, их уже ждали друзья. За столом сидели Клим с Андреем, а напротив них Малыш с Сержем. Что тут скажешь, коли связал, не скажу кто, верёвочкой одной. Курила, глядевший во все глаза на настоящих витязей, метал на стол, что в печи нашёл. Две здоровых рожи, то бишь Клим с Малышом, уже вовсю что-то наворачивали. Серж с Барсом тихонько цедили брагу с изысканностью истинных аристократов.
— Это что ж тут такое деется, люди добрые? — Милёна, сдерживая смех, упёрла кулаки в боки, — я любимому своему мясной пирог пекла-готовила, а его какие-то морды уже сожрали, хозяйку не спросясь.
— Тихо, мамаша, тихо, — Клим был преисполнен сытого благодушия, не обращая внимания на смущённую Милолику, не успевшую ещё привыкнуть к этим шуткам, — на войне и поросёнок — божий дар.
Знаменитую фразу из фильма «Чапаев» хозяйка, конечно, знать не могла, но рассмеялась, точно уловив контекст.
— Это смотря какой поросёнок, — внёс ясность Акела, усаживаясь за стол, — если как ты или Малыш, это не дар, а кара господня. Милёна, если два этаких кабана часок за столом посидят, считай, недельного запаса продуктов как не бывало.
— Устыдил, — повесил буйну головушку Малыш, — мы-то, святловодские, таки доверчивы, страсть! Я вот через свою таку простоту восемь раз был женат и всё по любви.
— Ну, понёс, — одобрительно хмыкнул Акела, — братие, а как вы смотрите на дар Галины Савельевны?
С этими словами он выставил на стол бутылку с красно-золотой этикеткой «Столичная».
— А что это? — с любопытством спросил здоровяк.
— Напиток богов, — сверкнул зубами Клим, — самый русский напиток. Самогон. Занимайте места.
Друзья с готовностью расселись за заваленным самой изысканной снедью столом. Васька с удовольствием разлил самогон по чашкам.
— Что так мало? — удивился Малыш, заглянув внутрь стакана. Друзья, переглянувшись, засмеялись.
— Перед тем, как пить, задержи дыхание, — посоветовал Акела, — вот так, — и махнул содержимое своего стакана в рот. Остальные тоже не заставили себя ждать. Только Барс, верный себе, выцедил половину. Поставив недопитое на стол, оторвал ногу от какой-то дичины и с аппетитом вонзил зубы в румяную корочку. Малыш, хотя и умудрился не поперхнуться, но сидел, задержав дыхание и покраснев, как варёный рак. Потом медленно выпустил сквозь зубы воздух и покрутил головой.
— Да, зело забористо ваше питьё, — выговорил он сиплым голосом, утирая ладонью непроизвольно выступившие слёзы.
— На том стояла и стоять будет земля русская, — с достоинством гордо отозвался Соловей.
— За Мыся с Околелом, — поднял второй тост Акела, — настоящие были мужики.
Все поддержали этот тост. Вторую порцию Малыш проглотил не в пример удачнее.
Постепенно разговор свернул в практическое русло.
