3
За дверью раздался истошный вопль, и Эпинэ с удовольствием проснулся. Самая противная реальность была лучше сна, в котором он оказался одной из голов дурацкого Зверя. Перед ним стояла огромная дубовая шкатулка, наполненная вареной морковью. Ее нужно было съесть во имя победы Раканов, но, сколько Робер ни жевал, проклятая морковка не убывала.
Когда неизвестная женщина вырвала Иноходца из объятий кошмара, он еще ощущал во рту ненавистный сладковатый привкус. Робер вскочил и высек огонь, думая лишь о том, чем бы запить приснившуюся муть. За окном висела густая, синяя мгла, судя по всему, ночь едва перевалила за половину, можно спать и спать. В буфете отыскалась бутылка «Девичьих слез» – последняя из принесенных Мэллит, но откупорить ее Робер не успел. Вопль повторился, к нему присоединился другой и третий. Теперь орали по всему дому. Талигоец помянул Разрубленного Змея, закатных тварей, Леворукого и прочие прелести и потянулся за рубашкой.
Одевался Иноходец под несмолкающие крики, которые были какими-то странными. Эпинэ в своей жизни побывал во всяких переделках, но ничего подобного ему слышать не доводилось. Опоясавшись шпагой и кинжалом, талигоец выскочил в коридор и столкнулся с толстым хозяином, на котором висела его тощая чернобровая супруга. Женщина самозабвенно вопила, мужчина казался раздраженным и слегка испуганным.
– Что случилось? Пожар?
– Крысы, сударь, – несколько неуверенно пробормотал трактирщик, – как есть рехнулись.
– Крысы? – потряс головой Иноходец.
– Они… Помолчи, Анита. Да вы в окошко гляньте, сами увидите…
Совет показался Роберу разумным, и он подошел к небольшому чистенькому окошку, на котором торчал горшок с разлапистым пестрым цветком. До рассвета было далеко, но Агарис славился своими фонарщиками, так что света хватало. Сначала талигоец ничего не понял, потом до него дошло – улицу запрудили крысы.
Твари сплошным потоком текли вниз, к городским воротам. Зрелище было столь странным и жутким, что Эпинэ ущипнул себя за ухо, чтоб проснуться. Боль не помогла – крысы никуда не делись. Анита вновь заорала, и Робер отчего-то разозлился сначала на нее, потом на себя. Смотреть на живую реку было противно и страшно, но привыкший идти навстречу страху Эпинэ спустился вниз. Парадная дверь была заперта и завалена тяжелыми дубовыми стульями, и талигоец воспользовался ведущим во двор черным ходом, предварительно отодвинул внушительный сундук.
Двор был пуст, если не считать груды бочек и пары толстых котов, настороженно замерших у запертых и подпертых перевернутой телегой ворот. В Агарисе, как и во всех эсператистских землях, спутниц Леворукого не жаловали, но трактирщики и повара, выбирая между оскорбившими Создателя кошками[98] и грызущими припасы мышками, предпочитали первых, а церковники, исключая разве что самых рьяных, закрывали на это глаза. Считалось, что кошки, как и мыши с крысами, заводятся сами и извести их невозможно. Эпинэ, хмыкнув при виде разожравшихся желтоглазых хищников, вскочил на телегу, ухватился за кромку стены, подтянулся и уселся на толстой воротной перекладине. Крысы продолжали свой марш, не обращая никакого внимания ни на Эпинэ, ни на то и дело вспарывающие тишину крики, ни на мелькавшие в домах огни.
Робер знал, что серые твари покидают обреченные корабли, но почему они уходят из города? Вроде бы где-то на севере Седых земель живут какие-то похожие на мышей существа, которые порой сходят с ума и тысячами топятся в море. Может, агарисские крысы тоже рехнулись? Наследник рода Эпинэ, сам не зная почему, не мог оторвать взгляда от диковинного зрелища. Он не знал, сколько прошло времени, оно, казалось, остановилось, бьющийся в стены домов и заборы серый поток тек и тек, в ночной мгле покидающие город животные сливались друг с другом.
Где-то ударил колокол, ему ответил другой, над городом, смешиваясь с женскими воплями, поплыл скорбный, торжественный перезвон, навевая мысли о скоротечности бытия и ничтожности человеческой. Крысы все еще шли, но их стало заметно меньше, они больше не напирали друг на друга, а скоро поток и вовсе разделился на два ручейка – зверьки схлынули с дороги и теперь бежали, прижимаясь к стенкам домов. Близилось утро, на позеленевшем безоблачном небе мерцали звезды, острые, как конец иглы. Робер в последний раз глянул вниз и спрыгнул на землю. Спать не хотелось, и Эпинэ, как всегда, когда его тревожило что-то непонятное, забежал на конюшню.
Лошади не спали – волновались, мориск Робера немедленно учуял хозяина и призывно заржал, Эпинэ прошел к жеребцу, Шад топнул ногой и потянулся мордой к хозяину. Они были вместе очень недолго, но Эпинэ успел покорить сердце мориска.
– Такие дела, сударь, – выглянувший на шум конюх изнывал от желания поговорить, – не иначе Великий Суд скоро, отродясь такого не видал.
– Крысы? – Талигоец протянул Шаду морковку.
– Они, подлюки, всю ночь шли. Я здесь ночевал – Фиалка вот-вот разродиться должна, и вдруг как бросятся изо всех углов, как побегут, прямо по мне. И все во двор! Я спервоначалу решил, что горим, ан нет! Прошелся по конюшне – ни дыма тебе, ни огня, а лошадки волнуются. Я к хозяину, бужу, стало быть. Он меня облаял по первости, а как глянет в окно! Мама родная! Крысы, да здоровые такие, придворные, видать. Крысью матерь на горбу тащили, тьфу, мерзость!
– Крысью матерь? – переспросил Робер. – Я думал, сказки это!
– Как же сказки, – вскинулся старик, – мулы и те знают – в каждом местечке у крыс есть королева. Здоровая, что твоя собака!
– И ты так вот в темноте и рассмотрел?
– Да так вот и рассмотрел, господин хороший. Как есть с собаку, а при ней холуев дюжины две. Эти трошки поменьше, но все одно – жуть. Не к добру это! Ох, сударь, прощения просим, никак Фиалка!
– Помочь?
– Спасибо скажем, господин хороший. Оболтусов моих сейчас не докличешься! Только не зазорно ли вам?
– Чушь, Джулио, я вырос на конюшнях. У меня на гербе лошади, а ты – зазорно. Пошли…
