ифранской ведьмы. И все бы было ничего, если бы не Эвфразия, полностью попавшая под влияние своей наставницы и шестнадцатый год замаливающая несуществующие грехи. Религиозность жены сначала умиляла, потом раздражала и, наконец, стала пугать. Когда-то веселая и ласковая Эвфразия все больше и больше утопала в постах и покаяниях. Циалианский монастырь, выросший недалеко от Кер-Эрасти, словно бы высасывал из нее радость, и виной тому была похожая на бледную камбалу Дафна, полностью подмявшая под себя герцогиню. Сначала герцог пробовал бороться, потом махнул рукой, ища забвения в государственных делах и срывая зло на ни в чем не повинных горных козах.
В начале их супружества Энрике хотелось продлить до бесконечности каждое мгновение, проведенное с Эвфразией, теперь ежедневные свидания за трапезой стали для него пыткой. Он перестал быть хозяином в собственном доме, перестал понимать жену и хотел лишь одного, чтобы его оставили в покое. А потом появилась Рената, веселая, отважная, все понимающая. Между ними еще ничего не было, но оба чувствовали, к чему все идет. Сегодняшняя охота обещала стать последней каплей, и вот сначала дождь, а потом – Дафна.
Герцог с тоской поцеловал кольцо на широкой шершавой лапе капустницы (воистину циалианка была прямо-таки обречена на целомудрие!) и приготовился выслушать очередное нравоучение, как вдруг подоспело спасение в лице графа Альды, попросившего о срочной аудиенции. Дело было действительно важным, и герцог удалился, благословляя добряка Педро. Однако не прошло и оры, как в кабинет монсигнора с белым от ужаса лицом без стука вбежал учитель наследника.
– Что случилось, отец Пабло?
– Монсигнор!.. Сигнор Рафаэль…
– Что? – вскочил Энрике.
– Монсигнор наследник поссорился с бланкиссимой и кричит, что убьет ее.
Не дослушав, герцог бросился к двери, про себя восхищаясь родимым детищем, высказавшим вслух сокровенную мечту отца. Увиденная в приемной жены сцена пролила на душу властителя Мирии бальзам. Ненавистная капустница застыла посреди оранжевой лужи, возникшей на мозаичном полу. Облепленная мокрой, липкой одеждой, Дафна, как никогда, напоминала камбалу под померанцевым соусом. Сходство дополнял запах, видимо, восьмилетний Рито запустил в свою врагиню кувшином с оранжадом. Эвфразия от ужаса лишилась чувств, вокруг нее хлопотали две взволнованные камеристки, а побледневший от ярости виновник переполоха сжимал в руке охотничий кинжал. Пожалев в глубине души о том, что приходится смирять порывы, идущие от чистого сердца, герцог решительно взял сына за руку и увел. Тот покорно последовал за отцом. Следовало отчитать разбуянившегося наследника, но Энрике вспомнил, на что походила ненавистная Дафна, и неожиданно для самого себя расхохотался. Кэрна-младший глянул на отца с недоумением и упреком и молча сунул кинжал в ножны.
– Ты хоть понимаешь, что натворил? – насилу отсмеявшись, вопросил герцог.
– Понимаю, – тряхнул кудрями Рито, – но я все равно ее убью!
Веверлей рыл копытами землю, выражая нетерпение. Его оседлали уже давно, а хозяина все еще не было. Наконец Анри Мальвани появился, разумеется, не забыв о лакомстве для своего любимца. Миранда, вышедшая проводить мужа, протянула ему руку, но тот, смеясь, наклонился и поцеловал ее в губы.
– Можно подумать, ты меня на войну провожаешь.
– На войну тебя, пожалуй, проводишь, – она засмеялась, поудобнее перехватив концы теплой шали, – на войну ты удираешь или по ночам, или вокруг шум, гам, аюданты, нобили, толком и не попрощаться… Хорошо, что все кончилось.
– Не совсем еще, Агнеса сама не успокоится. До свиданья, дорогая. К вечеру вернусь.
Белый атэвский конь, изящно перебирая ногами, вышел на площадь, явно гордясь красавцем-седоком. До дворца добраться можно было и пешком, но маршал Арции не желал получить нагоняй от Старого Медведя, которого не то чтобы боялся, но по привычке уважал. Этьену летом сравнялось семьдесят, и он стал еще упрямее, чем был в пору юности своих сыновей, вместе с которыми страстно познавали жизнь Шарло Тагэре, Конрад Батар и он, Анрио Мальвани. Юношеская дружба оказалась прочной, только Конрад пошел своей дорогой. Первым и даже вторым он быть не мог, а остаться просто другом не захотел. Анри покоробило, что Батар уехал чуть ли не тайком. Скорее всего подался в свои земли. И все равно плохо вышло. Нужно будет в праздник его навестить… Впрочем, нет. Ему из-за Миранды неудобно, а вот братцы Фло вполне могли бы съездить. Война зимой сама собой затихнет, тем паче трепки, заданной Раулем, Агнесе хватит до весны.
Мальвани относился к выходкам королевы, как к плохой погоде осенью. Пока пора дождей не закончится, они будут лить. Пока Агнеса на свободе и хоть кому-то интересна, она будет вредить Тагэре и Арции. Будь она мужчиной, было бы легче, но бороться с женщиной всегда неприятно и унизительно. А уж для Шарля и тем более. Ненависть королевы выросла из попытки любви, она об этом уже забыла, а он – нет.
Анри спрыгнул с Веверлея у парадного крыльца чуть ли не в объятия барона Обена.
– Доброе утро, маркиз, – толстяк, жизнерадостно осклабившись, протягивал ему красную лапищу. От барона вкусно пахло вином, пряностями и дымком кедровых поленьев.
– Рад вас видеть, Обен. Вы всегда все знаете. Что за спешка?
– Агнеса просит о перемирии на время праздников.
– Зачем? – маршал недоуменно пожал плечами. – Зимой все равно никто воевать не собирался. Если они нападут, другое дело, но начинать кампанию… Не понимаю.
– И я не понимаю. И не люблю, когда чего-нибудь не понимаю. О, приветствую вас, сигноры…
Разговор стал всеобщим. В зале Совета нобилей было людно и весело, до праздников оставалось всего ничего, и собравшиеся уже предвкушали застолья, охоту, поездки друг к другу, объявленные помолвки. Анри сия чаша пока еще миновала, его сын и три дочери до ярмарки женихов и невест не доросли, а вот Шарло придется ухо востро держать. Маршал кивнул Раулю и Леону и подошел к Старому Медведю, восседавшему рядом с графом Койлой, старейшиной Совета.
