– А что было в последние дни?
Действительно, Костя не знал ничего ни про клуб, ни про избиение Денилбека, ни даже про мою поездку на родину отца!
– Слушай! Пошли ко мне наверх, – предложила я. – Чего нам тут внизу торчать, точно влюбленным школьникам?
– А я и есть влюбленный школьник... то есть уже не школьник, но влюбленный очень!
– Давай, иди вперед! Открывай дверь и марш вверх по лестнице!
– Ты приглашаешь?
– Приглашаю, приглашаю. Расскажешь мне, влюбленный школьник, как развлекался с другими девушками. Ладно! Не бойся! Сама знаю, что держала тебя на скудном сексуальном пайке.
– Без пайка.
– Страдалец!
– И вообще я не с девицей развлекался, а в кино ходил с двоюродной сестрой, которая из Харькова приехала. Семейный долг отдавал.
– Ну-ну!
Самое глупое, что я была уверена, что он говорит правду. И это опять ничего не убавляло и не добавляло.
Мы поднялись к моей квартире как раз в момент, когда дверь с грохотом распахнулась и прямо на нас вылетел Лев Борисович в расстегнутых брюках, куртке на голое тело, без туфель и в одном рваном носке. Очки он прижимал руками к переносице, так как дужки были оторваны. Вслед за Левой наружу высунулась практически голая Манефа. Она швырнула вслед любовнику ком одежды и гаркнула вслед:
– Чтоб духу твоего тут не было, говно сраное!
Костя совершенно ошалел.
– Маня, дорогая моя! А какое еще говно бывает, кроме как сраное? – поинтересовалась я у подруги.
Только теперь Манефа заметила, что я пришла, и пришла не одна. Она незамедлительно пришла в исступленное отчаяние и сообщила, что она неблагодарная свинья. Она рыдала и причитала, что я ее пустила пожить в дом, а она ответила мне черной неблагодарностью, выразившейся в том, что она привела сюда недостойного мужчину, нарушила мой покой и отравила мою личную жизнь.
Оказалось, что, позанимавшись сексом с Маней, Лев Борисович созвонился с каким-то коллегой и совершенно неприличным и похабным образом обсуждал достоинства и особенно недостатки Мани в сексуальном плане. Он делал это мерзко и неприкрыто, думая, что Маня не слышит его из ванной. Но Манефа обладала прекрасным слухом, так что, учитывая разницу в весовых категориях, Лев Борисович еще удачно отделался.
Мы с Костей разместились на кухне. Манефа деликатно оставила нас вдвоем и ушла плакать в разоренную постель. На кухне работал телевизор, и я направилась было его выключить, но начались криминальные новости, и я интуитивно остановилась. Не зря! Первый же сюжет касался гибели в самом центре города Героя России Мурата Хаджи Мусаева, его сына Исмаила, водителя и двух охранников. Как сообщил диктор, в распоряжении канала оказалась любительская запись, в которой запечатлен трагический момент. Затем мы увидели этот ролик. Качество его было столь высоким и не любительским, что никаких сомнений не оставалось: «крокодил» продемонстрировал, что он тоже умеет вести видеоархив. И, более того, предпочитает не хранить его в погребе. Наоборот, каждый желающий может убедиться, что нефтяной магнат платит по своим кровным счетам.
Запись продолжалась буквально пару минут. На перекресток выехал огромный черный «Мерседес» с тонированными стеклами. Лиц внутри, разумеется, видно не было, но «случайный кинолюбитель» показал крупным планом номер государственной регистрации. Потом внутри автомобиля внезапно что-то взорвалось и вспыхнуло бело-фосфорным цветом. Прохожие в ужасе бросились врассыпную. Так же поступили и некоторые водители других машин, стоявших на перекрестке. Через секунду последовал и второй взрыв – видимо, бензобака. Одна из дверей рухнула на мостовую, и вслед за ней вывалился наружу человек- головешка. Охваченный пламенем, он прополз не более полуметра, и тут у него на животе тоже что-то рвануло. Во все стороны из-под него полетели какие-то ошметки. То, что осталось лежать на мостовой, уже не шевелилось. На этом видео закончилось. Диктор скучным голосом сообщил, что основная версия следствия – короткое замыкание в электропроводке автомобиля.
Костя так и не понял, почему меня заинтересовал именно этот репортаж, но я не стала ничего объяснять и выключила телевизор, потом поставила на стол чашки и... решила начать с другого конца:
– Слушай, Костя, чтобы не морочить тебе голову: ты хочешь сегодня спать со мной?
– М-м-м!
– Только у меня есть одно условие.
– К-какое условие?
– Чур, я сверху.
– Господи... Почему это так принципиально?
– Потому что я – тигре!
Виза
Перед американским посольством стояли сразу две очереди. Я оказалась вместе с людьми, желавшими получить гостевую визу, а другой волнующийся человеческий ручей, отгороженный еще одним турникетом, состоял из тех, кто собирался переезжать в Америку на постоянное место жительства. Прямо напротив я сразу заметила знакомое лицо. Юный Никола Паганян стоял в очереди, видимо, вместе с родителями и другими родственниками.
– Привет! – Я помахала мальчику рукой. – Как дела?
– Здравствуйте... – ответил он как-то очень вяло.
Толстая пожилая женщина дернула его за руку.
– Не смей ни с кем разговаривать! Визу не дадут!
Мне хотелось спросить, в чем тут логика и почему разговор со мной может помешать большой армянской семье или одному из ее членов получить иммигрантскую визу в США. Женщина прошептала мальчику еще что-то сердитое на своем языке, а затем добавила довольно громко по-русски, чтобы я слышала:
– Можно подумать, в Америке своих негров мало!
Никола дернулся, повернулся ко мне. На лице его было несчастное и затравленное выражение. Хорошо, что в этот момент мне нужно было пройти вперед, и я потеряла армянскую семью из виду.
Довольно быстро я оказалась перед окошком, за которым сидела очень важная белесая девица. Думаю, она была на пару лет старше меня и занимала, разумеется, самую низкую ступень в консульской иерархии. При этом она ощущала себя истинной вершительницей человеческих судеб – ведь от ее «да» зависели жизненные планы стоящего перед ней человека. А особенно жизнь каждого зависела от ее «нет».
Она сразу начала говорить со мной по-русски, с чудовищным акцентом и очень брезгливо. Все ее вопросы упирались только в одно – в твердую уверенность, что я желаю нелегально поселиться в ее драгоценной стране и тем самым нанести ущерб американской экономике и всему американскому народу. Я предложила не мучиться и перейти на английский, так как владела им, по крайней мере, несравнимо лучше, чем она русским. Но это предложение вызвало у девицы массу дополнительных подозрений, усугубившихся тем, что мне практически ничего не было известно о пригласившей меня организации. Настроение мое, и так испорченное встречей с Николиным семейством, ухудшилось еще больше. Терпеть эту самодовольную маленькую дрянь совершенно не хотелось. В конце концов, я смогу просто извиниться перед неизвестными людьми, пригласившими меня, и сообщить им, что мне просто не дали визы, что случается очень часто. После дурацкого вопроса, кто были мои родители и как я могу объяснить свою избыточную смуглость, я, сдерживаясь, чтобы не гаркнуть во весь голос, жестко ответила:
– Я не буду больше отвечать вам. Вам не нравится цвет моей кожи? Нет проблем. Но я не имею дела с расистами!
При этих словах дернулась не только изводившая меня белобрысая девица, но и сидевший с ней рядом иссиня-черный парень, потомок африканских рабов.
– Как уи могежте гаварить так! – поддержал он свою коллегу.
