Семен Ефремович больше всего боялся) даже не вспомнил, весь сиял, лучился свежей, пахнущей морем радостью. Князев говорил о чем угодно — только не о деле Гирша Дудака, охотно рассказывал о рижских достопримечательностях, особенно о прибрежной полосе, признался Семену Ефремовичу, что, выйдя в отставку, на юг, видно, не поедет; ну и что, что там тепло; Антонина Сергеевна жары не переносит; другое дело — окрестности Риги: сосна, залив, дачи на любой вкус, хочешь в шведском, хочешь в немецком стиле. Да и население дружелюбней, чем на Кавказе или тут, в Вильно.
Семен Ефремович слушал его и, как всегда, думал о своем. Его не занимали ни сакли, ни дачи в шведском или немецком стиле. Главной его заботой было найти в шумном, тысячеликом Вильно Эзру.
Каждый день, после службы, Семен Ефремович рыскал по городу; посещал базары и парки, где порой выступали заезжие фокусники и силачи, заходил в молельни и даже в костелы.
Он подолгу просиживал в синагоге ломовых извозчиков, порой до самого закрытия, когда служка выпроваживал всех, кроме нищих и калек (иногда он и их выгонял), ловил на себе презрительный взгляд Мамы-Ротшильда или шорника Товия, содрогаясь при мысли, что кто-нибудь из них поведал Эзре о том, где его брат служит.
Но Эзры нигде не было.
Как странно все устроено, размышлял Семен Ефремович. Какой-нибудь Арон Вайнштейн — Коммивояжер или Федор Сухов — Суслик находят тебя сразу, хоть ты их и видеть не желаешь.
Когда не только базары и площади, синагоги и костелы, но и трактиры были обысканы, Семен Ефремович совсем отчаялся.
Эзра, видимо, в Вильно не задержался, проехал мимо, смирился было Шахна, но тут он вспомнил про еще одно злачное место — трактир Янкеля Зивса.
Янкель Зивс был городской знаменитостью. Прославился он тем, что приторговывал «белым мясом» — свининой. Все Вильно облетело его крылатое выражение:
— Если бог создал свинью, то Янкель Зивс может себе позволить сотворить свинину.
У Зивса обычно собирались молодые выкресты или отроки, похожие на Коммивояжера — Арона Вайнштейна, бредившие мятежными переменами, читавшие запретные книжки и предпочитавшие говорить между собой на всех языках, кроме родного.
Семен Ефремович для очистки совести решил заглянуть и к пронырливому Зивсу и не ошибся.
Эзра сидел за столиком и маленькими глоточками пил густое, красное вино.
Он ни на кого не обращал внимания — то ли оттого, что был сосредоточен на какой-то мысли, то ли оттого, что был слегка навеселе.
Семен Ефремович потоптался на месте и нерешительно направился к брату.
Его отношение к Эзре было не простым. Шахну восхищала необыкновенная сметливость брата, его безоглядная доброта ко всем — к людям и животным, его легкокрылое воображение, способность отрываться от земли и воспарять в такие выси, какие в их роду никому и не снились. Но вызывала неприязнь его бездумность, упорное, не свойственное евреям безделье, веселое и прибыльное вранье. Шахна до сих пор помнит, как маленький Эзра — ему тогда шел седьмой год — продал сыну меламеда Лейзера голубя на крыше. Когда Генех, сын меламеда, отсчитал ему три пятака, Эзра сунул их в глубокий, как мережа, карман и спокойно сказал:
— Бери!
— Но они же на крыше… — пробормотал озадаченный Генех.
— Если бы голуби были у меня в руке, я взял бы с тебя втридорога, — отрубил Эзра.
Мать Лея в нем души не чаяла. Она мечтала, чтобы ее поскребыш стал торговцем, открыл свою лавочку, но торговал не изюмом и марципанами, не лопатами и боронами, не сукном и ситцем, а золотыми брошками и браслетами. Эзра же целыми днями носился по березовым и сосновым рощам, ставил силки, ловил дроздов и трясогузок или гонялся за рыжими, пламенеющими, как золотые изделия, белками. Дважды отец снимал его с крыши мишкинского костела, куда он лазил, чтобы убедиться, есть бог или нет.
— Никакого бога нет, — сказал он, вернувшись домой.
— Бог живет выше, — заступилась за всевышнего мать Лея.
— А почему он не живет на земле? Там, где нужен?
Все это — и мать Лея, и клочки разговоров, и даже проданные сыну меламеда Лейзера Генеху голуби — припомнилось Семену Ефремовичу, пока он шел к столику, за которым Эзра потягивал свое дешевое вино.
— Шалом-Алейхем, братец, — сказал Шахна.
Эзра поднял на него затуманенные глаза и стукнул стаканом о столик; вино выплеснулось, потекло по скатерти; Семен Ефремович вошел в это вино, как в Неман, и теплая красная струя радости обдала его с ног до головы.
— Шахна! Янкель! Еще одну бутылку «Кармела», — попросил Эзра.
Трактирщик Янкель Зивс из-за стойки наблюдал за ними, сняв с головы ермолку и оголив свои удачливые, еще не тронутые проседью кудри.
— Не надо, — тихо возразил Семен Ефремович.
Из письма отца он знал о пагубной страсти брата и не собирался потворствовать ей.
Янкель Зивс засуетился, достал из-под прилавка бутылку вина «Кармел».
— Хоть бы пыль с нее стер, — упрекнул трактирщика Эзра, когда тот поставил бутылку на стол.
— Эта пыль драгоценная, — отрезал Зивс. — С нашей праматери-родины… с Эрец-Исроеля… За такую пыль лишний гривенник положено брать.
Семену Ефремовичу не хотелось рассиживаться, но он понимал, что сейчас Эзру никакими силами от стола не оторвешь.
— За встречу, — сказал Эзра. — Как ты, божий человек, живешь?
Шахна уловил в его голосе насмешку и весь сжался. Он все про меня знает, подумал Семен Ефремович. Только делает вид, что не знает. Жалеет или ждет удобного случая, чтобы ударить под дых? Скоморох и жандарм — разве может быть что-нибудь более несовместимое?
— Ты лучше скажи, что с отцом?
— С отцом все в порядке. Отец сюда едет.
— В Вильно?
— Со Шмулей-Сендером и нищим Авнером… Решил с Гиршем попрощаться.
Семен Ефремович не притрагивался к своему стакану. Он сидел нахохлившись, испуганно провожая взглядом каждое движение алчущей руки Эзры к хмельному зелью. Отрешенность брата, глуховатость звонкого в прошлом голоса, какая-то непонятная, занозистая обида, засевшая в его мозгу, внушали Семену Ефремовичу тревогу.
Внушал тревогу и приезд отца. Ну что он на старости лет надумал? Хоть бы предупредил! Шахна нанял бы извозчика — того же короля виленских балагул Хаима-Янкеля Вишневского — и привез бы его из Мишкине в Вильно. Далеко ли они, старики, уедут? Не ровен час, помрут по дороге, и некому их будет похоронить.
— Зачем ты искал меня?
Семен Ефремович не мог допустить, что Эзра пришел в ешибот просто так. Может, ему понадобились деньги? Ему вдруг захотелось, чтобы он именно денег попросил; он даст Эзре сколько надо, только бы тот скорее уехал из Вильно. Вильно и без него славится своими скоморохами и куплетистами.
— Хотел тебя увидеть, — ответил брат, и простота, бесхитростность его ответа еще больше возбудили подозрения Шахны.
— Раввина из меня не вышло, — сказал он не без умысла, надеясь на то, что Эзра клюнет на его откровенность.
— И слава богу… Раввинов и так развелось прорва… Придет мессия и, кроме меня, пьяницы, ни одного грешника на земле не найдет.
— Разве ты пьяница?
— И сердцеед! И обжора!
Эзра по-прежнему потягивал свое вино, рассеянно разглядывал Семена Ефремовича. Так разглядывают с моста рябь на воде, пытаясь в быстром течении узреть что-то давно забытое.
— Мне показалось, у тебя есть для меня какая-то новость. — Эзра рассмеялся и добавил: — Ну
