политической философии Сталина красной нитью проходит через его политическую биографию, оставляя на ней свои неизгладимые следы. В этом контексте не просто голый интерес, но и определенное объяснение представляет следующее замечание В. Молотова, который писал в 1962 году:
И чтобы как-то сгладить или уравновесить свое критическое замечание в адрес своего долголетнего патрона, Молотов в тех же своих заметках добавляет: «Сталин обладал огромным революционно- политическим чутьем, что не раз давало весьма положительные результаты.»
Невольно напрашивается еще одно небольшое замечание по поводу упрека, высказанного Лениным в адрес Сталина относительно «уклона» в сторону этатизма. Этот упрек, очевидно, можно отнести и на счет всей политической философии большевизма как таковой. Да и едва ли можно избежать подобного упрека и в адрес самого Ленина. Хотя, конечно, в воззрениях этих двух апостолов революционного большевизма относительно роли государства в построении нового общества, бесспорно, существует ряд существенных различий. Но и тому, и другому имманентно присущ акцент на классовое принуждение как один из ключевых элементов их политических и мировоззренческих установок. Поэтому проводить между ними в данном вопросе какой-то водораздел, на мой взгляд, не совсем логично и правомерно. Нет никакого реального смысла строить догадки насчет того, какую бы линию проводил Ленин в области кооперирования сельского хозяйства. В истории такие гипотетические предположения малопродуктивны, поскольку они чем-то смахивают на гадание на кофейной гуще. Для меня ясно лишь одно: Ленин, конечно, едва ли бы допустил столько неоправданных перегибов и в целом не ориентировался бы на сверхскоростные темпы коллективизации. Впрочем, данное мое предположение также можно отнести к разряду гаданий на кофейной гуще.
Завершить этот раздел мне хотелось бы общей оценкой значимости великого перелома во всей политической судьбе Сталина. Точнее говоря, тем, как он сам лично оценивал сложности и трудности коллективизации в общем ряду проблем, с которыми он сталкивался на протяжении своей государственной и политической карьеры. В трудах самого Сталина не найдешь ответа на этот вопрос. Как правило, его оценки, получившие публичную известность, выдержаны в соответствующем ключе, где начисто отсутствуют какие-либо сугубо личные признания, на базе которых можно было бы дать ответ на поставленный вопрос. Но есть одно свидетельство, в достоверности которого трудно усомниться. Речь идет о мемуарах английского премьера У. Черчилля, который во время своей первой встречи с главой Советского правительства в 1942 году, имел с ним откровенную беседу.
Итак, предоставим слово Черчиллю.
«Скажите мне, — спросил я, — на Вас лично так же тяжело сказываются тяготы этой войны, как проведение политики коллективизации?»
Эта тема сейчас же оживила маршала.
«Ну нет, — сказал он, — политика коллективизации была борьбой».
«Я так и думал, что вы считаете ее тяжелой, — сказал я, — вы имели дело не с несколькими десятками тысяч аристократов, крупных помещиков, а с миллионами маленьких людей».
«С десятью миллионами, — сказал он, подняв руки. — Это было что-то страшное, это длилось четыре года, но для того, чтобы избавиться от периодических голодовок, России было абсолютно необходимо пахать землю тракторами. Мы должны были механизировать наше сельское хозяйство. Когда мы давали трактора крестьянам, то они приходили в негодность через несколько месяцев. Только колхозы, имеющие мастерские, могут обращаться с тракторами. Мы всеми силами старались объяснить это крестьянам. Но с ними бесполезно спорить. После того, как вы изложите все крестьянину, он говорит вам, что он должен пойти домой и посоветоваться с женой, посоветоваться со своим подпаском».
Это последнее выражение было новым для меня в этой связи.
«Обсудив с ними это дело, он всегда отвечает, что не хочет колхоза и лучше обойдется без тракторов».
«Это были люди, которых вы называли кулаками?»
«Да, — ответил он, не повторив этого слова. После паузы он заметил, — Все это было очень скверно и трудно, но необходимо»
«Что же произошло?» — спросил я.
«Многие из них согласились пойти с нами, — ответил он. — Некоторым из них дали землю для индивидуальной обработки в Томской области, или в Иркутской, или еще дальше на север, но основная их часть была весьма непопулярна, и они были уничтожены своими батраками».
Наступила довольно длительная пауза. Затем Сталин продолжал: «Мы не только в огромной степени увеличили снабжение продовольствием, но и неизмеримо улучшили качество зерна. Раньше выращивались всевозможные сорта зерна. Сейчас во всей нашей стране никому не разрешается сеять какие бы то ни было другие сорта, помимо стандартного советского зерна. В противном случае с ними обходятся сурово. Это означает еще большее увеличение снабжения продовольствием»[485] .
Далее следует весьма любопытный комментарий Черчилля —
Приведенный пассаж едва ли требует дополнительных пояснений. Поражает лишь то, что самый суровый период войны с гитлеровской Германией Сталин оценивал как менее тяжелый для себя период, чем эпопею коллективизации. Видимо, в этом признании нет фальши и гипертрофированных преувеличений. Так что, по-моему, есть все основания расценивать эпоху великого перелома не только в качестве одного из важнейших этапов в жизни нашей страны, но и в политической судьбе самого Сталина. Успех или поражение — здесь решали для него все.
2. Головокружение от успехов или успех головокружения?
Приступая к масштабному проведению коллективизации, Сталин, бесспорно, учитывал всю сложность и многоплановость проблем, которые предстояло разрешить в процессе перевода деревни на новые, коллективистские рельсы. В первую очередь речь шла о преодолении частнособственнической психологии, присущей отнюдь не только зажиточным слоям, но и всему крестьянству в целом как классу. Поэтому создание крупного коллективного хозяйства в деревне выступало, помимо всего прочего, в качестве главного средства, так сказать, коренной ломки социальных корней психологии мелких собственников. Партийное руководство исходило из того, что только коллективизация создаст условия для превращения мелких частных собственников в сознательных строителей социализма. А это означало, что только социалистическое сельскохозяйственное производство могло стать материальной базой изменения частнособственнической психологии и уклада жизни крестьянства, формирования у него социалистического мировоззрения и нового отношения к труду.
