Несколько лет он изучал с семинаристами творения отцов церкви и не мог не прикладывать к себе слова святого Антония Неликого: «Муж умный, помышляя о сопребывании и общении с Божеством, никогда не прилепится ни к чему земному или низкому, но устремляет ум свой к небесному и вечному, зная, что воля Божия — сия вина всякого добра и источник вечных благ для людей,— есть та, чтоб человек спасся...»
Глядя на вихрастые и прилизанные макушки юношей, склонившихся над листами бумаги, он сознавал, что иночество есть тяжкий подвиг, в котором нет места многим житейским радостям семье, жене, детям... но следовало быть последовательным и идти до конца. «Всяк живущий на земле есть путник»,— говорил святитель Тихон Задонский, так стоит ли обременять себя излишним грузом?...
Подлинное смирение —признак вовсе не слабости, а силы следовать воле Божией, несмотря на человеческие желания и немощи. «Конец такой подвижнической жизни есть Царство Божие, - читал он у святого Иоанна Кассиана,- а цель- чистота сердца, без которого невозможно достигнуть того конца. К этой цели прикован взор наш, и должны мы направлять наивернейшее течение наше, как по прямой линии, и если хотя несколько помышления наше уклоняется от ней, тотчас возвращаясь к созерцанию ея, исправлять его, как по норме какой…»
Куранты на колокольне пробили десятый час. Тишина и покой ясного июльского вечера опустились на лавру. Прожит был ещу один день в трудах и молитвах, и сколько предстоит их — Бог весть. Замерло и затихло всё. Монахи отдыхали в кельях, готовясь
К ранней монастырской утрене, Богомольцы разбрелись на ночлег. Только в Троицком соборе у гробницы преподобного оставался гробовой монах, он уходил лишь в полночь. Завидная сия участь— день за днём прибывать близ величайшей святыни...
Митрополит Платон и Дроздов сидели в одной из комнат митрополичьего дома возле
распахнутого окна. Густые кусты отцветшей сирени скрывали их от любопытных взоров.
-… Владыко вы видите перед собою человека, который стоит в глубокую ночь на пустой дороге, но не может ни оставаться на одном месте, ни продвинуться вперед. Все жду некоего знака.
— Не мудрствуй. Поистине, коли стоишь на дороге, так и опусти глаза долу. Помнишь, ты мне детский сон свой рассказывал?
— Отлично помню. Будто очутился я ночью в дремучем лесу. Темно, вдруг огонек вдали. Побежал — избушка. Только вошел — вокруг лица будто и знакомые, но не узнаю, черные бороды, глаза горят. И один говорит: «Мы тебя сейчас убьем!» Тут я испугался и... все.
— Лес тот дремучий и темный — жизнь мирская' И к смерти тебя призывали ради отказа от мира, предлагая иной жребий. Вот и гляди: в младенчестве знамение было, а он еще чего-то особенного ожидает!
— Боюсь, владыко, не выдержу тяжести жребия сего,— признался Василий.
Они сидели в вечерних сумерках. Стемнело, и келейник принес свечу, поставил ее на конторку, за которою работал владыка. Слабый огонек лишь усиливал темноту комнаты, и оттого легче говорилось сокровенное.
— Сын мой,— тихо заговорил старик,— монашество не может положить более обязательства на христианина, как сколько уже обязывало его Евангелие и обеты
крещения. По духу евангельскому всякий христианин должен быть всегда воздержан, смиренен, послушлив, трезв, богомолен, никакими излишними житейскими заботами себя не связывает... Хотя может иметь жену по слабости плоти, но живет с нею целомудренно, более пребывая в посте и молитве, нежели предаваясь сладострастию... При таковом рассуждении тот будет истинный монах, который будет истинный христианин. Труд велик, но спасителен.
Они не видели лиц друг друга, но Василий различал взор Платона, обращенный, кажется, в душу его.
— Об удалении от мира и уединенной жизни должны мы судить, что они не сами по себе что-нибудь значительное и потому похвалу заслуживают. Нет! И в жизни уединенной может иной быть развратник или лицемер, скрывающий только по наружности свою внутреннюю злость. Такового удаление от мира не только не спасает, но более осуждает и погубляет. Необходимо же, чтоб он удалил от себя все прихоти мира, жил един для единого бы: Бога, содержал душу в чистоте, сердце наполнял любовью к Богу и ближним. Единственно чего бы стремился достигнуть — ничего для себя не желать и не искать в мире сем. При таковом только души расположении удаление от мира и уединенная жизнь богоугодна... Но я могу сказать, что в мире живущий, а к миру не приверженный христианин не меньше, если не больше монашествующего возвышает себя. Труден сей подвиг? Конечно, труден!
Но чем большие встречаются трудности, тем большая награда, тем светлейшая победа, тем знаменитейшая слава!.. Ступай.
На следующий день после заутрени келейник доложил митрополиту, что прибегал учитель Дроздов и оставил прошение. Платон взял лист бумаги, исписанный знакомым мелким аккуратным почерком с редкими росчерками. Слезы умиления и радости навернулись на глаза старика.
«.„Обучаясь и потом обучая под архипастырским Вашего Высокопреосвященства покровительством, я научился по крайней мере находить в учении удовольствие и пользу в уединении. Сие расположило меня к званию монашескому. Я тщательно
