духовной академии Филарета положили на широкую лавку. Ноги терли снегом, шерстяной варежкою, и мало-помалу чувствительность вернулась.
— Ну, как ты? — склонился над ним архимандрит Евграф.— Полегче?
Так хорошо было после трудной дороги и волнений увидеть родное лицо, что Филарет невольно улыбнулся:
— Вас увидел, отче, и сразу вся хворь прошла.
Они обнялись и расцеловались. Есть сродство душ, необъяснимое в житейских понятиях, и счастлив тот, кто испытал это сближение поверх различий в возрасте и положении, кто ощутил удвоение своих сил и радости. Зудящее беспокойство Филарета стихло от взгляда друга и учителя, в котором он читал: «Я все тот же. Сердце мое открыто тебе...»
— Товарищи твои ушли в братский корпус устраиваться...
— Так я пойду! — Филарет живо вскочил с лавки и схватился за свой узел.
— Никуда я тебя такого не отпущу! — решительно заявил архимандрит.— Останешься у меня. Морозы стоят небывалые, в тридцать градусов. У меня и топят получше, и за ногами твоими сам посмотрю, и поговорим наконец вволю! Идти-то можешь?
— Вашими молитвами! — с облегчением отвечал Филарет.— Сам не понимаю, что такое приключилось.
— Ну что же, брат,— с обычной своей мягкой полуулыбкою произнес отец Евграф,— дай-то Бог, чтобы сегодняшнее твое огорчение стало самой большой неприятностью в столице. Пойдем в мою келью.
Первый день пролетел в разговорах за самоваром. Филарет рассказывал последние новости о лавре и семинарии, о митрополите Платоне и новом его викарии епископе Августине, хорошо известном обоим, о семинарских учителях и лаврской братии. Ректор накоротке пояснял, что следует поскорее познакомиться с митрополитом Амвросием и архиепископом Феофилактом, ибо первый играет главную роль в Синоде, а второй вершит всеми делами в Комиссии духовных училищ, приобретшей едва ли не большее значение, и утверждение Филарета преподавателем духовной академии зависит именно от комиссии, то есть от владыки Феофилакта . Размещается комиссия по повелению государя в Михайловском замке, занимая четыре залы на втором этаже.
На следующее утро после заутрени и благодарственного молебна в лаврском соборе архимандрит Евграф представил новоприбывшего иеродиакона Филарета митрополиту новгородскому и петербургскому Амвросию.
Большие залы и комнаты с высокими потолками были обставлены роскошно и, по троицким представлениям «по дворянски»: изящные стулья, кресла, столики, диваны, высокие зеркала в простенках окон, под ногами паркет, образующий диковинные узоры.
Показалось, что сам владыка чужд этому блеску.
Топили жарко, и потому митрополит был в одном суконном подряснике с финифтяною панагией. Среднего роста, грузный, со строгим взгядом из-под лохматых бровей, он вполне отвечал образу архиерея.
После благословения митрополит начал расспросы о московских новостях. Занимали его, впрочем, не столько ответы архимандрита и молодого иеродиакона, сколько сами молодые монахи. Амвросию нужна была опора во все нарастающем противостоянии с неудержимом в своем властолюбивом напоре архиепископом Феофилактом. Доверяться питерским было опасно — все либо примыкали к какой-либо дворцовой партии, либо склонялись к калужскому владыке. Надежнее было полагаться на вовсе сторонних...
Трудным было восхождение митрополита Амвросия к высотам духовной власти, но еще более трудным оказалось удержаться там. Продвигал его поначалу Павел Петрович, еще будучи наследником. Став императором, в один год одарил его мальтийским орденом Иоанна Иерусалимского и высшими российскими орденами Святого Андрея Первозванного и Святой Анны 1-й степени. Сделал первоприсутствующим в Синоде и главой петербургской епархии, 10 марта 1801 года возвел в сан митрополита, да вот беда — спустя день приказал долго жить... А молодой император скорее терпел его, чем уважал. Слухи о его замене стали постоянными. В таких обстоятельствах борьба Амвросия с обер-прокурором Яковлевым, стремившимся взять в свои руки все управление церковной жизнью, хотя и привела к удалению гордеца, но вызвала неудовольствие государя и самим митрополитом.
Приход в Синод князя Голицына поначалу обрадовал духовных. Князь был ленив и к делам равнодушен, как вдруг все переменилось. Обер-прокурор начал изучать присылаемые из епархий бумаги, вменил архиереям в обязанность докладывать ему о всех происшествиях и сосредоточил в своих руках решение важнейших вопросов. Решения он
принимал подчас несогласные с мнением архиерейским. Государь же решал спор, как правило, в пользу князя.
Митрополит Амвросий, подчиняясь желанию Александра Павловича, начал подготовку реформы духовного образования. Составление проекта он поручил своему викарию, епископу старорусскому Евгению Болховитинову. Однако нежданно участие в деле приняли попавший в случай Сперанский и калужский Феофилакт. Они повели дело к тому, чтобы отнять у архиереев на местах контроль за семинариями и академиями, насаждая там дух широкой светской образованности. Амвросий большой беды в том не видел, в отличие от своего учителя и друга митрополита московского Платона, ибо в конечном счете тем повышался уровень подготовки всего священства. Проглядел он другой момент: возникшая из воздуха комиссия обрела реальную власть в перемещении духовенства и управлении жизнью духовных школ.
