Век Филарета

и тем отрекся от своей воли, покоряясь воле вышестоящих.  Другого прошения подать не могу.

   И умилился, и огорчился митрополит такому ответу и принуждён был сам хлопотать о своем любимце. Обер-прокурору Святейшего Синода ушло его  прошение об оставлении в троицкой семинарии двух вызванных учителей   -Дроздова и Платонова, но особенно Дроздова « Я особливо о иеродиаконе Филарете усердно прошу Св. Пр.Синод обратить его паки в Троицкую семинарию…и как о нём особливо прилагал, в рассуждении его воспитания, отеческое старание, то сие много послужит к утешению моей старости…»

   Вечером под новый 1809 год вТроицком соборе можно было увидеть новопостриженного инока Филарета. Жарко молился он пред двумя святыми— ракой, в которой почивали мощи преподобного Сергия, и чудотворным древним образом Святой Троицы, прося вразумления и умирения чувств. Он желал не ошибиться в исполнении Вышней воли.

   Рака била закрыта покровом из золотой парчи, отороченным жемчугом. Лишь по большим праздникам его заменяли одной из драгоценностей лавры — покровом шелкового шитья, на котором  пять столетий назад неведомые монахини передали образ преподобного. Старец был изображен в полный рост на голубом фоне. Строго и призывающе взирал он, и — дивное дело — светлело на душе и легчало на сердце от его вида, прояснялись мысли и дух бодрости наполнял всякого...

   Была мечта: жизнь свою провести в таком служении, дабы день за днем сливались в непрестанное славословие Господу и Его преподобному служителю земному Сергию, И вечное по­трескивание свечей, шорох вереницы людей, идущих на покло­нение святыне, запах ладана, пение молитвословий...

   Неземные, нечеловеческие мир и покой исходили от образа Святой Троицы работы древнего богомаза. Чудное смиренное согласие ощущалось в наклонах фигур и поворотах голов трех вечно юных странников, в сосредоточенной пустоте сидящих во­круг чаши, в которой будто вся мудрость мира.

   Он вышел из храма незадолго до полуночи. Вокруг стояла темнота, фонарь мерцал лишь у входа в митрополичьи покои. Сиял легкий снежок. Мороз был некрепок, но снег под сапогами похрустывал. На невидимой в темноте красавице колокольне ку­ранты отбили получас, и вновь мягкая тишина опустилась на лавру. Все такое родное вокруг, такое свое, что невозможно, кажется, расстаться...

   Вот и иноческий корпус. Дверь бухнула. Заспанный мона­шек-привратник едва поднял глаза на Филарета, встряхнул го­ловой и стал перебирать четки. У самого Филарета веки уже слипались, тянуло на жесткую койку, но следовало совершить вечернее правило. Опустившись на колени перед образом Спа­сителя, он, едва шевеля губами, повторял привычные слова молитв и отбивал земные поклоны.

   Господь предлагает новую дорогу, и надо идти по ней. Не стоит гадать, что там встретится, дано будет то, что предназначено. Предаться в волю Божию и все принимать, как от руки Его... Сомнения отступили. Дух его вновь был тверд и ясен.

Часть вторая

     НЕВСКИЕ ВЕТРЫ

Глава 1

 СКРОМНЫЙ ИНОК

   Зима в Санкт-Петербурге время неприятное, особенно в январе. Даже старожилы с трудом переносят крещенские морозы с пронизывающими до самого нутра ветрами. В такие дни и Невский проспект становится малолюдным, а уж за Литейным или на  Охте сереньким тусклым утром увидишь только спешащих в канцелярии чиновников, засунувших нос в воротники шинелей; замотанных в платки чухонок, разносящих молоко, сливки, сметану, да дворовых людей, посланных господами по срочной надобности. Катят редкие еще сани с дровами и иною поклажею. Закутанные в бараньи тулупы извозчики уж и не высматривают седоков. Изредка промчится всадник в военной форме или курьерская тройка.

   Однакоу застав вечно заспанные отставные солдаты записывают как положено, имена и чины приезжающих в столицу, после чего поднимают шлагбаум — катите, люди добрые. 6 января 1809 поднялся шлагбаум Московской заставы и для только что прибывших троицких учителей. Вскоре возок миновал мещанскую застройку, и открылась взорам приезжих необъятная широта и протяженность Невского проспекта, на одном конце которого просвечивал золотой шпиль Адмиралтейства, а на другом, ближ­нем, высились постройки Александро-Невской лавры.

   Спутники Филарета проснулись и, потирая заспанные глаза, выпрямляя затекшие ноги, крестя кривящиеся невольной зевотою рты, вглядывались в дома, фонарные столбы, редких прохожих.

   Сердца их бились сильнее обычного.

   Ямщик на мгновение придержал тройку в воротах, снял гро­мадную овчинную шапку, перекрестился и повернулся к седокам:

   — Приехали, господа хорошие!

   Тройка подкатила к крыльцу митрополичьих покоев, и тут обнаружилось, что иеродиакон Филарет не может идти. Выйдя из возка на негнущихся ногах, он вдруг покачнулся и упал в снег.

   — Что с тобою, отче Филарете? — наклонился к нему Андрей Платонов.

   — Ноги!..— только и сказал тот, подавляя мучительный стон. В пути он жестоко отморозил ноги. Ночью не мог спать, товарищи навалились на плечи с двух сторон, будить их казалось неловко, а от тесноты было поначалу только теплее. Сквозь дрему он ощущал, как холодно стало ногам, потом мягкая боль прошла от колен до пяток, потом ничего не чувствовал. В покоях ректора Александро-Невской