монархами и министрами иностранных дел. Главными противниками его выступали австриец Меттерних, которого царь терпеть не мог за наглые антирусские интриги, и французский князь Талейран-Перигор, ловкий и абсолютно беспринципный делец, находившийся на жалованье у русского правительства, что не мешало ему обманывать своих доверителей столь же легко, сколь и всех прежних хозяев.
Король Людовик XVIII не вызывал у императора ничего, кроме презрения, но приходилось восстанавливать его на французском троне, подкрепляя шаткость престола конституцией. Наиболее близким оставался король Пруссии Фридрих-Вильгельм Ш, с которым Александр Павлович обсуждал как многие проблемы конгресса, так и вопросы духовной жизни.
Казалось, возможно ли действовать, исходя из высших принцыпов при перекройке центра Европы, когда за высокими словами стояли цинично отстаиваемые выгоды одной стороны, нередко Подкрепляемые взятками? Александр Павлович в делах государственных руководствовался национальными интересами (так, как он их понимал). Он решительно отстаивал закрепление за Россией Финляндии, присоединение части Польши и Бессарабии, зная, что Англия, Франция и Австрия не желали усиления и без того могучей империи.
После бесед с Меттернихом и английским министром лордом Кэстльри российский император на несколько дней покинул Вену. Как ни занимало его дипломатическое противоборство на конгрессе, все же он не мог полностью отдаться этой то грубой, то тонкой игре. Дремавшая в нем до войны религиозность вдруг образовала основу его нового мировоззрения и потребовала создания новой системы ценностей. Космополитическое его воспитание сказалось в том, что государь не делал особых различий между разными ветвями христианства, и жадно внимал новейшим религиозным поискам в Европе.
По совету прусского короля Александр Павлович посетил общины моравских братьев в Силезии, в Лондоне встречался с английскими квакерами. Услышав немало нового и неожиданного , (впрочем, и малопонятного тоже), он не испытал полного удовлетворения.
Императора особенно занимал вопрос о преодолении внешнего для постижения сокровенного смысла жизни, для личного приближения к Создателю мира и человека. В ближнем круге не все разделяли его устремления. Ему без задержки написали из Петербурга о недовольстве вдовствующей императрицы одной проповедью архимандрита Филарета Дроздова, сильно и строго осудившего «любовь к миру» и «суету суетствий, всяческую суету», «окруженную блеском и великолепием, силой и славой». «Что именно имел в виду проповедник?» — намеренно громко поинтересовалась Мария Федоровна, и с тех пор она Дроздова в дворцовую церковь не приглашала. Жена, напротив, подпавшая, судя по всему, под сильное влияние архимандрита Филарета (а отчасти в пику свекрови), не любила отвлеченных разговоров об обретении «истинного знания» и не читала предлагаемые им мистические брошюры. Царская чета тяжело переживала смерть двух дочерей (в этом, как и в смерти незаконной своей дочери, Александр Павлович видел кару Господню), но Елизавета Алексеевна находила утешение в обычных молитвах к Спасителю и Божией Матери. Государю этого казалось мало.
«Сто дней» Наполеона в 1815 году с очевидностью показали русскому императору, что давно было поведано людям в Священном Писании: тщетность устремлений, основанных на человеческой гордыне, и эфемерность людских побрякушек в виде славы, власти, богатства. Он остыл несколько и к любовным утехам (к недоумению Марии Антоновны Нарышкиной). Вернулись юношеские мысли об уходе с трона... но теперь не в хижину на берегу Женевского озера, а в монастырь, где-нибудь на севере, подальше от всех...
Но Меттерних устраивал прием, на котором приходилось танцевать с надменными австрийскими красавицами, весьма понятливыми к иным намекам; Талейран затевал новую каверзу, и какое наслаждение было, выждав, сломать интригу; стоял на своем холодный педант Кэстльри, но можно было, используя тонкости французского языка, предложить такую формулировку спорного пункта, что англичанину трудно оказывалось возразить,— то была азартная игра, от которой невозможно было оторваться, ибо предметом игры оставалась судьба огромной страны, его империи. Да и решись он уйти
сейчас— кому передать престол? Косте нельзя—груб, неучен; Николай слишком молод... Царь решил женить его на старшей дочке прусского короля Луизе-Шарлотте, дабы надежнее сблизить два царствующих дома.
Из искренней веры Александра Павловича, из порожденных на конгрессе раздражения и возвышенных мечтаний родилась идея Священного союза — объединения австрийской, прусской и российской монархий на основе.подлинно христианских принципов. «Трудно и невозможно и человеку прожить, строго следуя заповедям Господним! — убеждали его,—А тут несколько стран с подчас прямо противоположными интересами».— «Так мы христиане на деле или только на словах? — отвечал государь.— Если идеи нового союза несут мир и согласие в Европе, кому они могут помешать?» —«Они останутся на бумаге! Все сие лишь правильные и хорошие слова!» — «Россия будет следовать духу и букве нового союза! — был уверен Александр Павлович.— Что до остальных, это дело их чести и совести».
Так, к удивлению деловых и своекорыстных англичан, вопреки настороженности ученых и трудолюбивых немцев и бессильному сопротивлению неугомонных и громкоголосых французов, русские приняли на себя бремя общего служения, плохо представляя, сколь тяжелым оно окажется для них. Борясь за Священный союз, Александр был счастлив едва ли менее, чем при изгнании Наполеона из России. Наконец-то, верилось ему, грязное дело государственного управления становится на новые, чистые основы. Он искренне верил в возможность вверения Европы под божественную опеку, что непременно должно было привести к счастию всего человечества.
Отчасти духовную жажду удовлетворяли большие письма княгине Софьи Сергеевны Мещерской. Одна из фрейлин государыни, Роксана Скарлатовна Стурдза, дала Александру Павловичу прочитать книгу Юнга Штиллинга, а затем предложила встретиться с самим автором. В Бадане Александр Павлович имел долгую беседу с пристарелым немцем, предложившим всей Европе свой путь к обретению подлинной веры и рассказывающим о личном общении с надземными духами, поведавшими ему
