перекладывать эту неприятность на внешние обстоятельства, которые, в случае чего, можно и обвинить. Но они же, иногда, могут сложиться удачно. Так было, например, с тем злополучным «дополнительным заданием». У него не хватило смелости отказаться, но он надеялся, что ему не придется шпионить ни за бароном Врангелем, ни за Бернацким, ни за Гендриковым ни за кем бы то ни было вообще. Доносительство как таковое было ему мерзко, к тому же он почему-то помнил отца нынешнего Врангеля, хотя видел его всего несколько раз, да и то когда был совсем маленьким. Знаток искусства, автор нескольких книг по его истории, он заходил к отцу посоветоваться о каких-то терминах итальянского искусства эпохи Возрождения. Так прошел сентябрь. Наступил октябрь и редкие для Крыма, особенно в эту пору, морозы. Пьетро мерз в своей неотапливаемой комнате, пришлось перебраться на диван в комнате с хилой южной печуркой. И вот однажды, в последнее воскресенье октября, лопатка ударилась во что-то твердое и лязгнула так, как может лязгать только метал о метал. Пьетро стал разгребать руками холодную землю и достал фигурку. Скульптору удалось хорошо передать порыв, энергию, выпад, но пропорции тела были не совсем правильными, во всяком случае, с точки зрения современного человека. И вообще была она какой-то грубоватой, примитивной. Пьетро уже случалось в прошлый приезд находить здесь греческие работы, они были намного изящнее этого «дикаря». Зато в Вольтерре, в музее Гуарначчи, куда водил его дед во время летних каникул в Гроссето, он видел нечто подобное. Поэтому он окрестил воина «этруском». Статуя была небольшой, около 15 сантиметров, бронзовой. На голове у воина был шлем с гребнем, в левой руке — меч. Когда Пьетро как следует очистил фигурку от земли, стали заметны надписи на постаменте. «Латынь» - подумал Пьетро и почувствовал легкое разочарование. Никакого отношения к его теории находка не имела. Еще одно подтверждение развитых торговых связей, только и всего. Все же он попытался разобрать буквы, в неглубокие прорези забилась земля, видно было плохо. Латынь он учил в гимназии, владея итальянским это было легко, и он всегда был первым учеником по латыни. NON AD SEPULTUS. Вот все, что он смог прочитать. Остальное было нацарапано так мелко, что разобрать было невозможно. Лупы у него с собой не было. Но эта надпись вновь пробудила его исследовательское любопытство. Обычно на этрусских статуях писали SYTINA, то есть «для погребения», чтобы обозначить предназначенный для погребения предмет и предостеречь от употребления его в других целях. Может, этой статуей пользовались в своих обрядах гаруспики? Или она служила учебным пособием? А может, все гораздо проще: эта статуэтка — всего лишь украшение бронзового канделябра, он видел такие в археологическом музее Флоренции. Но при чем здесь «не для погребения»? И что значит весь последующий текст? С какой стати на этрусской статуе VI века до н.э. вдруг появился текст на латыни? А если она была изготовлена на заказ для какого-нибудь римлянина? Вот и сделали надпись на латинском языке, по просьбе заказчика? Но ведь статуэтка относится к периоду расцвета Этрусского государства, когда Рим — если и существовал — был лишь никому не известным поселением на Тибре (основанным, вполне возможно, самими же этрусками!).
Пьетро бережно завернул воина в старый татарский халат, который ему выдала для тепла хозяйка- старушка — и решил вернуться домой. Найди он эту статую на несколько дней позже — неизвестно как бы сложилась его дальнейшая жизнь. Но помня брошенную монету (не найду — решка — останусь еще, найду — орел — сразу же уеду), он за час собрал все свои вещи: дневники раскопок, документы, две смены белья и завернутую в старухин халат статую. Свитер и две пары рубашек он надел на себя. Других теплых вещей у него не было. Затем он спрятал в жестяной банке из-под карамели, где хранил свои итальянские документы, письмо к Румилову, с точным указанием места находки воина и пошел пешком в Ялту. Главным пунктом эвакуации был Севастополь, но туда пешком не добраться. Прежде чем окончательно покинуть Крым, некоторые суда, по слухам, должны были зайти из Севастополя в Ялту и Керчь, чтобы взять на борт тех, кто хотел уехать. Еще по Петербургу он был знаком с некоторыми офицерами и рассчитывал на их помощь. На всякий случай - если бы плыть пришлось на какой-нибудь турецкой моторной шхуне - у него были отложены деньги. Но ему повезло. Прямо на молу он столкнулся с французским офицером с «Вальдек-Руссо». Они когда-то встречались: то ли в Петербурге, то ли во Флоренции, и лейтенант Р. помог ему устроиться на судно. Впоследствие выяснилось, что суда зашли и в Феодосию, и могло показаться, что он совершенно напрасно отмахал пешком больше 100 километров. Но в Феодосии эвакуация происходила ночью, была давка и неразбериха, усугубившаяся прибытием большого отряда казаков, и в такой толчее и неразберихе ему бы вряд ли удалось попасть на «Вальдек-Руссо».
Всю зиму Пьетро промаялся в Константинополе, так как подхватил тиф и провалялся в бреду несколько недель. Ценных вещей у него было две: итальянские документы и найденная в Крыму статуэтка. И пропала именно она. Это было странно, так как итальянские документы в то время в Константинополе могли пригодиться очень многим, а кого могла прельстить грубая бронзовая статуэтка, истинную ценность которой знал только ученый-этрусковед? Это была невосполнимая потеря. Пьетро даже всерьез размышлял о том, чтобы вернуться в Крым и продолжить раскопки. И только новости о зверствах большевиков остановили его.
Ранней весной 21 года, на греческом товарном пароходике, шедшем с грузом в Палермо, он попал в Италию. Он поселился на фамильной вилле в Гроссето, принадлежавшей отцу и дяде. Дядя был еще жив. Мальчишкой, он часто бывал здесь: практически все летние месяцы он проводил в Гроссето, знал многих соседей, среди детей которых были у него и друзья. Он совершенно непринужденно болтал на настоящем тосканском итальянском, и все же Италия была ему чужой как тогда, в детстве, так и теперь. Возможно, дело было вовсе не в Италии, а в том, что он сменил современный европейский город, с театрами, консерваторией, библиотеками, музеями на сельскую глушь. Он скучал и томился, особенно поздней осенью, когда заняться было совершенно нечем. Все соседи были страстными охотниками, и с октября по февраль ходили на кабанов, оленей, и дичь поменьше — фазанов, зайцев. Ему это казалось дикостью и чем-то примитивным. Он попробовал выступить с докладом о своей (позаимствованной у Черткова) теории происхождения этрусков в местном обществе любителей этрусской старины. Его подняли на смех - фашистской Италии были нужны свои герои, поэтому единственно правильной была версия о «коренном» происхождении этрусков. Политика снова и снова вмешивалась в его жизнь. Как ни чужд был Пьеро политики, как ни отгораживался, ни прятался от нее, она все время его преследовала — в Петербурге его «обрабатывали» большевики, приняв, - благодаря выдвинутой им позабытой теории Черткова, - за своего сторонника; в Крыму - пытались «завербовать» в лекторы Белой армии монархисты, в Константинополе агитировали кадеты. Ему казалось, что в этой глухомани, в Богом забытой сельской Италии, далеко от политических центров, он - в безопасности. Но он ошибся. Политика достала его и здесь (и не только в виде отношения к его теории) — пару раз во время фашистских рейдов его виллу поджигали молодчики, мстившие и «виновным» - коммунистам, и невиновным — крестьянам (чаще - невиновным, потому что это был такой «медвежий угол» где большинство населения составляли полуграмотные крестьяне).
Глава 6
Когда, наконец, утихли погромы, Пьетро Дюпре Леони смог заняться тем, ради чего он и приехал в Италию — поиском доказательств своей теории. Но сначала он решил поднабраться опыта - ведь свое археологическое образование он так и не завершил, да и в настоящей научной экспедиции был лишь однажды. Вскоре как раз подвернулся подходящий случай. Кто-то рассказал ему о раскопках Гоффредо Бендинелли в Вульчи, и он нанялся к нему простым рабочим. Бендинелли собирался раскопать и вновь исследовать гробницу Франсуа. Впрочем, он рассчитывал и на новые открытия, так как с того времени, как в Вульчи были впервые обнаружены этрусские захоронения (это произошло благодаря случайности в 1828 году: пахавшая землю упряжка волов вдруг провалилась в гробницу, обрушив потолок), исследователи и любители (грабители могил) продолжали находить все новые и новые гробницы, как связанные с захоронением, обнаруженным в 1828 и образующие единый комплекс, так и самостоятельные. Так, в 1857 году Александр Франсуа обнаружил ту самую гробницу Франсуа, названную его именем, с грандиозными фресками. То, что увидел Пьетро в 1924, было лишь бледной копией былого великолепия, большинство фресок было перевезено в музей, но и сами размеры коридора-дромоса и погребальных камер поражали воображение. Он смотрел на фрески, на этих людей, пьющих вино, танцующих, приносящих жертвы, сражающихся, на грациозные движения их тел, на затаенную тревогу в сцене гадания. И вдруг осознал, что ему неважно, откуда пришли этруски, были ли они выходцами из Малой Азии, коренными жителями
