полуострова или пришли сюда из Восточной Европы. Их тайна была не в этом. И их послание, если таковое они оставили — тоже не в этом. Он решил что не приступит к собственным раскопкам до тех пор, пока не изучит досконально все известные захоронения, пока не наберется опыта. Он смутно чувствовал, что может и вовсе никогда не приступить к собственным раскопкам, если каждая экспедиция будет дарить ему такие открытия, такие «прозрения». К тому же, если в таком «собственном» изыскании и был смысл, он заключался для Пьетро в том, чтобы обнаружить какой-то след, какую-то связь с той, крымской статуэткой. Честолюбие было не чуждо Пьетро, но горячность, свойственная молодости, прошла, и теперь он предпочитал приближаться к разгадке тайны этрусков осторожно, под руководством опытных учителей. И он не сомневался, что эта тайна каким-то образом связана с найденной в Крыму статуэткой. Возможно, не пропади она тогда в Константинополе, Пьеро давно прочитал бы несложный латинский текст и удостоверившись, что никакой тайны, никакого «послания» он в себе не несет, поставил бронзового воина пылиться на почетное место в библиотеке и занялся бы чем-то другим. Но все дело было именно в том, что он не успел прочитать текст. И это подогревало его воображение. Каждый гонится за своей химерой (с головой и шеей льва, туловищем козы и хвостом змеи). Доменико искал Слово. Пьетро искал Смысл слов.
Участие в раскопках дало Пьетро не только практический опыт, но и иной подход к исследованию. Он видел, сколько вреда нанесла науке поспешность первых археологов. С тех пор каждый сезон, с мая по октябрь, он участвовал в каких-нибудь изыскательских экспедициях. Летом 1927 года умер дядя, и соседи рекомендовали Пьетро обратиться по делам наследства к Умберто Кальцони, знающему и честному нотариусу. Оказалось, что летом Кальцони принимает лишь раз в неделю. Все остальное время он посвящал раскопкам. Археология была его хобби, его страстью, его увлечением. Возможно, имя Кальцони не вошло в историю, как имя другого археолога-самоучки, открывшего древнюю Трою, но ему принадлежит одно из важнейших археологических открытий двадцатого века на территории Италии. В 1927-28 годах в Четоне, недалеко от Кьюзи, им были обнаружены поселения, относящиеся к Бронзовому веку. Когда Пьетро разыскал его по делам наследства, Кальцони как раз собирался приступить к раскопкам и набирал команду.
После нескольких сезонов раскопок в разных частях Тосканы, в Лации и Умбрии, Пьетро чувствовал себя достаточно опытным археологом, и готов был начать самостоятельные изыскания. Про юношескую теорию о родстве праславян и этрусков он вспоминал с усмешкой и ностальгией. К тому же и без всяких теорий его вторая родина перестала быть ему чужой. Он жил здесь уже почти 12 лет, и постепенно обрастая воспоминаниями, связанными с этим местом, а не с далеким Петербургом, обзаводясь новыми привычками, перенимая традиции и обычаи местных жителей, Пьетро незаметно для себя стал тосканцем. На него уже не поглядывали косо на рынке или воскресной службе, с ним здоровались старожилы, кивая головой или подняв в знак приветствия руку, если видели его издали.
Южная часть Этрурии была изучена куда лучше, поэтому для своих личных изысканий он выбрал Вольтерру. До него здесь тоже уже потрудились как ученые: священник Марио Гуарначчи, чья коллекция послужила основой этрусскому музею Вольтерры, так и многочисленные менее именитые археологи- любители, желавшие пополнить свои частные собрания, или работавшие — гласно ли негласно — на какой-либо крупный музей. Впрочем, гораздо больше было просто мародеров-кладоискателей, в том числе и случайных, из числа местных крестьян. Они часто находили здесь глиняные черепки, бронзовые пластины, монеты, украшения, урны и прочую утварь. Некоторыми из них — например, знаменитой статуэткой «Вечерняя тень», долгие годы пользовались в хозяйстве в качестве кочерги.
Внимательно присматриваясь, как учил его Кальцони, к заброшенным мраморным карьерам, к курганам, поросшим миртом и можжевельником, Пьетро прошел за одно только лето многие сотни километров пыльных проселочных дорог. Иногда его сопровождал старый Лелли, открывший немало этрусских склепов. Все наблюдения Пьетро заносил в дневник. Однажды, выйдя из Вольтерры, он свернул на проселочную дорогу в сторону Мармини. Придорожные столбы и аллея из кипарисов наводили на мысль о частной собственности, но ни ворот, ни какой-либо надписи, запрещающей вход на территорию частного владения, не было, поэтому Пьетро пошел по аллее. Дорога не заканчивалась у парадного входа виллы, как того ожидал Пьетро, а, освободившись от кипарисов, ныряла под обветшавшую арку и выводила во двор. Слева внушительная вилла с фамильным гербом на фасаде доживала свой век, превращаясь в руины, справа угадывался сад, хотя теперь он зарос и было непонятно, является ли рукотворным или натуральным небольшой холм за шпалерой из одичавших роз, прямо по центру виллы. Несмотря на густые заросли мирта, каменного дуба, можжевельника и ежевики, Пьетро удалось разглядеть небольшое, 80 на 80, отверстие в основании холма. Облазив и осмотрев (насколько это позволяли заросли у подножия) холм со всех сторон, Пьетро установил, что на самом холме нет никакой растительности, за исключением сухой травы. Это навело его на мысль о подземных захоронениях.
Вместо того чтобы обратиться в Дирекцию памятников этрусской древности, он заручился содействием местных коллекционеров и краеведов — любителей и знатоков истории, с которыми познакомился во время экспедиций или благодаря Кальцони, и вскоре разрешение на раскопки было у него в кармане. Владелец виллы был поставлен в известность и дал свое согласие на работы в обмен на небольшую долю от предполагаемых находок. Но не успел Пьетро начать раскопки, как из местной полиции пришло постановление на их срочную приостановку. Так бывает очень часто, и не только в Италии: левая рука не знает, что делает правая, одно ведомство разрешает, а другое — приостанавливает. Опасения полиции были вполне оправданы: этрусский некрополь, который Леони собирался исследовать, примыкал к тюрьме для особо опасных преступников. Больше того, как предполагал Пьетро, тюрьма, а до нее — крепость — были построены непосредственно на месте древнего этрусского некрополя. Можно было рискнуть и обратиться за содействием к королю Витторио Эммануэле 111, с которым когда-то приятельствовал отец, но настоящий король тоже был страстным коллекционером археологических древностей. И Пьетро побаивался за судьбу находок. Пришлось продать фамильную виллу — благо он наконец вступил в законное наследование после смерти дяди - и выкупить полуразрушенную виллу вместе с прилегающим участком у разорившегося маркиза Н. Затем он получил разрешение на перестройку дома и принялся за работу. Теперь уже никто не мог запретить ему реконструировать собственный дом на собственной земле. И хотя задача усложнилась и предстояло прорыть довольно длинный туннель, чтобы добраться непосредственно до интересовавшей его зоны, Пьетро предпочитал бюрократическим загвоздкам трудности, преодолимые с помощью грубой физической силы. Он нанял двух рабочих из местных крестьян, и работа вновь началась. Чтобы не мозолить глаза полиции, копать решили прямо из подвала дома. Летом 1935 года рабочие начали выемку земли из предполагаемого коридора-дромоса. В первом же слое были найдены фрагменты чаши буккеро, бронзовые гвозди, покрытые какой-то невозможной, многовековой ржавчиной, и куски глины. Вынутую землю разравнивали на южном склоне за домом. Пьетро распускал слухи по соседям, в баре, на рынке, на площади после воскресной службы — словом, пользуясь каждым удобным случаем, - что решил разбить виноградник. Местные крестьяне отговаривали его, мол, земля для винограда слишком богатая, лучше найти более каменистый склон, просили землю под огороды. Но он их не слушал, и о нем вновь заговорили как о русском ученом-чудаке, хотя к этому времени от русского ученого в нем не осталось почти ничего, разве что увлечение русской литературой. Пользуясь благоприятной погодой, Пьетро хотел продвинуться как можно дальше, оставляя на потом описание находок. Пришлось даже нанять третьего рабочего, чтобы ускорить работу. Наконец, дромос был полностью расчищен, три погребальные камеры слева и две справа, как и предвидел Пьетро, были разграблены уже в древности. Об этом говорили сдвинутые со своих мест мраморные блоки, закрывавшие когда-то доступ в погребальные камеры. К счастью, грабители обычно нетерпеливы и торопливы, поэтому, нанеся невосполнимый ущерб археологии, они все же не забирают всего содержимого захоронения. Их больше интересуют ювелирные украшения, изделия из драгоценных металлов, и они не станут возиться и терять время, просеивая грунт в поисках глиняных черепков, слепков глины тысячелетней давности и проржавевших гвоздей. Дромос заканчивался круглой комнатой, свод которой по центру поддерживала колонна. Похоже, что наиболее ранняя часть
