захоронения располагалась именно здесь. После того, как Пьетро на скорую руку зарисовывал месторасположение найденных предметов, рабочие относили их в одну из обнаруженных камер. Пьетро не хотел переносить находки в дом. Однажды он повредил плечо, и копать ему было трудно, поэтому он решил заняться описью находок. Пьетро как раз рассматривал бронзовый сундук, очень похожий, на сундук Фикорони из Палестрины когда услышал взволнованный голос Фульвио «Синьор, Синьор!». Пьетро сразу понял, что рабочий наткнулся на что-то необычное. За пять месяцев работы они нашли уже много терракотовых фрагментов чаш для питья, кратеров — сосудов с широкой горловиной для смешивания вина и воды, целый пифос с остатками зерна, бронзовую фибулу-пиявку с гравировкой, несколько саркофагов из алебастра с рельефными украшениями, но все это был более или менее стандартный набор этрусского захоронения, который не давал новых сведений ни о производстве в данном районе, ни о происхождении, ни о письменности. Конечно, он дал себе слово просто узнать об этрусках все, что в его силах, но как ученому ему хотелось большего. Фульвио держал в руках бронзовую статуэтку.
Вот когда он понял всю непосполнимость константинопольской потери!!! Тогда в его руках был ключ, но не было дверцы, теперь он отыскал дверцу, но ключа у него больше нет!!! Наверное, это был тот редкий случай, когда археолог, нашедший действительно уникальную вещь, испытывал от своей находки больше горечи и разочарования, чем радости. Это был бронзовый воин, абсолютно идентичный тому, крымскому, но с мечом в правой руке и надписью на этрусском языке. В отличие от всех остальных находок, воина он отнес в дом. Он должен быть уверен, что эта находка не пропадет!
Каким-то образом в Дирекции памятников этрусской древности во Флоренции пронюхали о раскопках Леони и решили направить к нему инспекцию «для упорядочения работ и научной обработки находок». Пьетро не собирался утаивать свои исследования от научного мира, больше того, он собирался со временем и на собственные средства создать музей, используя как помещения дома, так и непосредственно обнаруженное им захоронение. В обмен на официальное разрешение на продолжение раскопок, выданное не только Археологическим комитетом и Дирекцией этрусских древностей, но и полицией, и даже фашистской партией, если это будет необходимо. Таким образом он надеялся окончательно легализировать проводимые раскопки. Просто он не хотел, чтобы кто-то совал свой нос в его исследования раньше времени. Поэтому он распорядился срочно замуровать ход в подвале своего дома, и встретил инспекцию во дворе как ни в чем не бывало. Пьетро показал им дневники исследований, составленные во время разведовательных прогулок по лесам и полям близ Вольтерры, сказал, что заранее выхлопотал разрешение, но к работам пока не приступал.
Землятресение 1938 года свело на нет все его труды. Обвалившиеся своды и образовавшиеся трещины делали продолжение работ небезопасным. Потом началась вторая мировая война и Дюпре исчез. О его исчезновении говорили разное: нашел несметные сокровища этрусков и уехал в Америку, был угнан нацистами в Германию и умер в концентрационном лагере, погиб в одной из камер во время американской бомбардировки.
После войны вся территория была объявлена муниципальной собственностью. Дом все больше ветшал. Агенства недвижимости им не интересовались, так как дом был в муниципальной собственности, а местные власти тоже не хотели возиться с восстановлением — тем более что во время войны в дом попал снаряд, и восстановление влетало в копеечку. Так как сам Дюпре исчез, а о его наследниках ничего не было известно, дом оказался никому не нужен.
Глава 7
После встречи с «этрусками» Доменико вернулся в камеру. Вот уже два месяца, как он совершал свои «прогулки»: на несколько часов покидал тюрьму тем же путем, что и в первый раз, а затем вновь возвращался в свою камеру. Бежать из тюрьмы просто не приходило ему в голову. Да и куда бежать? Он уже почти забыл, что когда-то каждый день месил тесто, высыпал из больших мешков муку, которая белым облаком окутывала его, лезла в глаза, в рот, нос. Его жизнь теперь состояла из этих прогулок и каждый раз он с доселе неведомым восторгом и восхищением рассматривал фрески на стенах, старинные крюки, ощупывал саркофаги, статуи. Кроме того, все это было очень похоже на ту книжку из детства, и может именно поэтому так притягивало его. Если бы Доменико мог знать о самоубийстве Аристотеле Чиро, но главное, если бы он умел рассуждать логически, а не действовать механически, как будто все сделанное им сегодня не должно было иметь никакого продолжения завтра, ему бы оставалось только тихо ждать своего освобождения и не покидать камеры. Но о самоубийстве он ничего не знал и логически рассуждать не умел. Поэтому продолжал свои «прогулки». Самоубийство Чиро так и осталось загадкой. Это было больше похоже на сведение счетов, чем на самоубийство. Если он и оказался в тюрьме впервые, то это не значит, что с непривычки у него «сдали нервы». Последние 14 лет своей жизни он провел в не очень просторном бункере 5 на 7 метров, оборудованном по последнему слову технологии и архитектуры, с выходом в такой же тесный внутренний дворик (10 на 10). Он держал в своих руках всех торговцев и предпринимателей переферии Неаполя, каждый платил ему «взнос» с доходов, он был одним из самых богатых людей не только Неаполя, но и всего юга Италии, его влияние распространялось и на соседние Абруццо и Апулию, но при этом его жизненное пространство было ограничено 30 квадратными метрами. В тюрьме он нисколько не потерял своего влияния, просто несколько изменился способ его осуществления. Что касается жилого пространства, то и оно несколько сократилось, но ведь не это в первую очередь деморализует в тюрьме. Деморализует одиночество и отсутствие свободы передвижения. Все это он уже испытал на воле. Некоторые говорили о причастности к самоубийству полиции, некоторые - нового клана Папафавы из Авеллино, но виновных так и не нашли.
Будь у Доменико чуть больше воображения и энтузиазма, он бы непременно нашел в одном из саркофагов дневники, а возможно, и бронзовую статуэтку примитивного воина со странным гребнем на шлеме и мечом в правой руке, но он ограничился некой «игрой» в археолога. Никто не тревожил его. Охранники не обращали на него внимания, даже обычные «профилактические» обыски в его камере почему-то не устраивали. Он считал себя полновластным хозяином найденного им подземелья и потому, когда однажды столкнулся там с непрошенными гостями, впервые по-настоящему разозлился. Но потом... потом произошло нечто такое, чего он ждал всю жизнь. Слово, то самое Слово вдруг возникло, засияло в памяти, вырванное из забвения каким-то странным сочетанием звуков, напомнивших Доменико его Слово: «Этруски». Оттого и осветилось его лицо безумной радостью, а вовсе не из-за того, что принял он этих людей за этрусков.
В тот раз Доменико в последний раз пришел в свой потайной мир из тюрьмы. На следующий день его выпустили.
Глава 8
Тео щелкнул зажигалкой. Он носил ее в кармане брюк с тех пор как начал покуривать. Вообще-то курить ему совсем не нравилось: во рту потом надолго оставался горько-кислый привкус из-за которого все время хотелось пить. Поэтому курил он редко и только если того требовали обстоятельства в виде приятелей. Не то чтобы он был трусоват, просто как почти все подростки боялся прослыть «маменькиным сынком», поэтому никогда даже не пытался бросить этим обстоятельствам вызов. Быть «как все» намного проще. Сигареты он по одной-две подворовывал у бабушки. Можно было и самому покупать их на деньги, которые мама давала ему на школьные завтраки, все равно тетка в киоске продавала их всем без разбора, несмотря на висевший прямо над прилавком плакат о запрете продажи сигарет несовершеннолетним, но ему было жалко на это денег — лучше купить новую видеоигру или пакет чипсов.
Тео был обыкновенным 12-летним мальчишкой. Поэтому не было недостатка в причинах скрыться от родителей в этом темном туннеле: проследить за странным дедом, испугать родителей, найти этрусский клад. Если бы родители слушали эксурсовода также внимательно как это делал Тео, им было бы проще найти его. Но у папы то и дело звонил мобильный, а мама все время кидалась то к Коле, хватавшему то бронзовый треножник, то саркофаг из алебастра, то к Ане, норовившей примерить сережки и браслеты. А
