Что-то лязгнуло, хрустнуло, и я понадеялся, что это не мои колени.
Рядом шлепнулся Синдбад.
Несколько минут мы оба судорожно соображали, чем закончилось падение и целы ли наши конечности. Но, похоже, сугроб, честь ему и хвала, уберег нас от серьезных повреждений, да и среагировал я вовремя. Еще секунд пятнадцать, метров тридцать вверх, и от нас остались бы две симпатичные лепешки.
– О... – глубокомысленно проронил я. – И кто я после этого?
– Кто? – спросил Синдбад.
– Лох, последний лох, – заявил я, демонстрируя гиперкритический подход к собственной личности.
Ловушку, которую поэтично называют «Лестницей в небо», заметить на самом деле крайне сложно. Если только увидеть попавшего в нее биомеха или собрата-сталкера, или постоянно снимать данные с альтиметра.
Эта дрянь имела одновременно гравитационную, оптическую, психическую и еще неизвестно какую природу. Она поднимала тебя вверх, словно на эскалаторе, одновременно внушая и показывая, что все в порядке, ты идешь по земле. А затем иллюзия развеивалась, ты обнаруживал себя перед обрывом метров в пятьдесят и летел с него.
Бум, шлеп, и обед колонии скоргов, устроившей это безобразие, готов.
– Идти можешь? – спросил Синдбад, поднявшись на ноги. – Или тебя нести придется?
– Пожалуй, смогу.
– Тогда ты лох не последний, а предпоследний или даже третий с конца.
– Это тоже возможно. – Я с кряхтением поднялся. – Последнего давно скорги сожрали. Эх, пойдем... Зима раскрыла белые объятья, но я морозов не боюсь... Это в городе мне грустно было, это в городе мне грустно было, ну а в зоне я смеюсь, смеюсь, смеюсь... Три белых коня, три белых коня, декабрь, январь и февраль...
Выслушав завывание в моем довольно хриплом исполнении, Синдбад осторожно поинтересовался.
– Слушай, а что это за песня?
– Старая, – ответил я, надеясь, что он отстанет.
– А откуда ты ее знаешь? Еще фразочки всякие, что-то вроде пословиц… – Да, не зря я сравнил этого типа с бультерьером. В том, что касается упорства, он даст этой «милой» собачке хорошую фору.
Обычно вопросы, касающиеся моего прошлого, по крайней мере, того, что было до января пятьдесят второго, я игнорирую, но тут почему-то ответил. Наверное, я решил, что таиться от человека, спасшего тебе жизнь, как-то нехорошо, да и тема показалась невинной.
– У нас в детском доме, – произнести эти два слова оказалось неожиданно тяжело, – была куча всяких дисков – музыка, фильмы... старые, еще не интерактивы, начала века и конца прошлого... всё, что людям не нужно, привозили, отдавали нам... И мы их смотрели по многу раз, и слушали песни тоже... так что это оттуда, запомнилось, запало в память...
Я словно наяву увидел наш холл, настоящий камин, который топили один раз в год, на Рождество, и плазменный видеоцентр, и черную коробочку проигрывателя, и стойку для дисков...
Но вспоминать это оказалось так больно, что я едва не застонал.
– А, вот как. – Синдбад помолчал, а затем решил, что стоит ответить откровенностью на откровенность. – А я на самом деле дезертир, в армии служил до лета пятьдесят четвертого, а затем ушел. Когда мой друг подхватил заразу и примерно за сутки порос автонами. Думал податься в «Ковчег», ведь они вроде как с техносом борются, механическую нечисть уничтожают. Но далеко не ушел, меня ранили, так и застрял в Москве...
Что же, знакомая история – порой кто-то из «чистильщиков» решает, что жизнь вольного сталкера лучше, чем муштра и казарма. Таких дезертиров даже не особенно ловят, считается, что со своей ограниченной имплантацией они неспособны выжить внутри Барьера.
Но ведь внутри Барьера есть искусники, способные добавить к стандартному набору что угодно.
– И что, больше не хочешь в «Ковчег»? – ехидно спросил я. – Высшая раса, экология, все такое...
– Не хочу, – произнесено это было так твердо, что дальше я спрашивать не стал.
А вскоре стало не до вопросов – мы забрели в густо заселенное колониями скоргов пространство, где автоны достигали размера деревьев, а каждый участок земной поверхности мог содержать либо «Магнит», либо «Дурман», либо «Алмазную пыль», а то еще что-нибудь похуже.
Учитывая, что мы не горели желанием погибнуть, пришлось идти помедленнее, тщательно выбирая дорогу.
На маршрут, на который обычно уходит час, мы потратили почти два, но зато миновали опасный участок, где теснились Уласовская паутина, котлован на месте Грубчанского озера и кишащее скарабеями и скоргами Никольское болото, ставшее после Катастрофы на редкость глубоким и опасным.
А затем совершили последний, как известно, самый трудный рывок, и перед нами открылась панорама Припяти.
– Дошли, – произнес Синдбад с некоторым облегчением. – И никто нас не догнал.
А я во все глаза уставился на реку чуть вверх по течению от мостовых быков – там из воды торчали металлические отростки, образующие нечто вроде сетчатого коралла, и от них поднимался желтый дым.
Совсем, как в галлюцинации, посетившей меня в лавке Галдежа.
Но ведь сегодня днем, когда мы тут проходили, ничего подобного не было. Способностями к ясновидению я не обладаю. Выходит, это была не просто галлюцинация. Но что тогда, что?
Я вспомнил тот момент в Сосновом Бору, когда услышал взрыв как бы из двух точек одновременно, миг, когда мои импланты показали множество живых «меток», хотя вокруг не было никого...
«Неужели?..» Нет, это слишком бредовая мысль, и лучше ее откинуть!
Глава 6
Пульсация
Мы спустились к воде, и тут мои датчики дружно «взвыли», сигнализируя, что на другом берегу наблюдается движение.
– Кто-то шлепает нам навстречу, – сообщил я. – Приготовимся на всякий случай.
Синдбад хмыкнул, и мы улеглись на бережку, под прикрытием нескольких здоровенных валунов. Прошло минуты три, и к переправе вышли трое сталкеров – судя по отсутствию знаков различия, из вольных ходоков. Все в шлемах, с застегнутыми масками, поэтому узнать их сразу я не смог.
Так что на всякий случай прицелился и палец положил на спусковой сенсор.
Трое остановились, принялись вертеть головами, а затем неожиданно разбежались в стороны и залегли. Неужели заметили опасность, которую не вижу я, хотя бы того же технокракена в глубинах Припяти?
При воспоминании об императоре гидроботов мне стало жарко.
– Эй! Вы, там! – донеслось с другого берега, и стало ясно, какую именно опасность засекли коллеги.
Нас с Синдбадом.
– Да, мы тут! – ответил я. – А вы кто?!
Этикет отношений двух групп сталкеров, что сошлись в узком месте – это вам не китайские церемонии, это куда более практично. Главное – выжить, а на втором месте стоит задача не уронить собственный авторитет крутого и бесстрашного парня. По крайней мере, так размышляет большинство, я же насчет авторитета стараюсь не заморачиваться.
– Я – Вихрь! – ответили мне с другого берега.
Понятно, как эти парни нас засекли – Вихрь проводник, как и я, и уступает мне не очень сильно.
– А я – Лис. – Я поднялся в полный рост и махнул рукой.
– Лис? – Мой маневр повторил один из сталкеров на том берегу. – Я же видел тебя сегодня в Тушинском лагере?
Ага, значит, дубль отправился в столицу – похоже, коррозия не до конца сожрала его мозги. Непонятно только, зачем он засветился на одной из самых посещаемых баз московской локации.
– Как видишь, я тут, – я пожал плечами. – Ну что, кто первый идет?
– Ваша очередь, – и Вихрь сделал широкий жест.
