А через день вернувшийся прокурор с порога дал указание срочно передать дело другому следователю – тому же Сереге Агутину, с которым когда-то пять лет назад в диком азарте проводили свое первое серьезное расследование. И тот, с легкой начальственной руки, еще не успев даже формально принять дело к производству, понесся освобождать «уважаемого человека», принадлежность которого к касте сделала его неприкасаемым. И уже к обеду следующего дня дело было закрыто и благополучно сдано в архив.
Пожалели несмышленыша. Простили. Не стали ломать хребет через колено. Адвокат, по просьбе истца, жалобу отозвал.
И все вроде бы пошло по-прежнему. Опять встало на свои места. Но это только внешне. На самом деле отношение к нему коллег резко переменилось. Стали коситься на него, как на зачумленного.
Теперь уже в его руки не попадало никаких резонансных, да и вообще никаких мало-мальски серьезных дел, за которыми, хоть на какой-то отдаленной перспективе, просматривались уши неприкасаемых. Оказанное ему доверие он совсем не оправдал…
Да и черт с ним! Да и не нужно! Да так даже лучше. Неизмеримо легче! Не надо уже так тщательно смотреть себе под ноги, боясь наступить на чью-то жирную мозоль, идти напопятную, рискуя при неудачном раскладе угодить за решетку за пособничество. Теперь можно спокойно впиваться, вгрызаться в новые дела, не боясь сломать на этом зубы. Надо же кому-то и честно «палки рубить».
Никаким тупым правдолюбцем, конечно, не был. Сам не мараюсь – и ладно. Что до других – закрыть глаза не сложно. Это в конце концов – здоровый умный компромисс. Существуют непреложные правила игры. Они незыблемы. И только законченный идиот стучит башкой в глухую стенку. Главное – убедить сослуживцев в своей полной и осмысленной лояльности.
И удалось. Убедил по прошествии времени. И даже не слишком долгого. Всех – сверху и донизу. Нет, мужики, не сумлевайтесь, не беспокойтесь за ради бога: я вам мешать совершенно не буду. Не буду лезть куда ни попадя, что-то там по углам высматривать и вынюхивать, не буду собирать на вас никакого убойного компромата, чтобы по случаю припереть к стенке или доказать кому-то там, какой я чистый и пушистый. Тащите спокойно все, что под руку подвернется, гребите откупного, сколько можете. Уничтожайте улики и нудную писанину еще встречающихся в природе честных оперов, расследуйте делишки узко и узенько, грешите подлогами и прочими бяками, отказывайте, не углядывая никакого криминала, ошалевшим от горя истцам в возбуждении «по отсутствию признаков состава преступления». В общем… и в частном – кто во что горазд.
А еще через пять лет стал действительно неплохо котироваться. Стала за ним постепенно закрепляться прочная слава мастера красивых расследований, умеющего быстро и качественно разгадывать самые запутанные головоломки, домысливать картину произошедшего преступления ярко и зримо, а оформлять документально – убедительно и просто. Он научился, задавая подследственному простые, кажущиеся совсем нелогичными вопросы, вынуждать его к даче исчерпывающих признательных показаний. Научился путем несложной внешней мимикрии располагать к себе любого сидящего перед ним человека. И должность помощника прокурора была его заслуженной следующей ступенькой.
Когда же подошла к концу следующая ударная пятилетка его безупречного служения на поприще, начальство разглядело в нем и неплохие задатки толкового руководителя. А это уже была совсем другая песня. Совсем другой коленкор… Так и вышел в свет важняк Андрей Степанович.
Но тут нахлынули лихие годы. Страна рухнула, как подкошенная. И тут же, в одночасье, начали меняться правила игры. Они становились все жестче и жестче. А потом… Потом пришел момент, когда никаких правил и вовсе не стало. Да и игры как таковой – одно сплошное повсеместное кидалово. Но ведь на это не подписывался?!
И скоро уже совсем невмоготу стало смотреть телевизор. «Что Он там несет?! Опять это «детско- советское»: «Если кто-то кое-где у нас порой»?! Какое, к черту, «кое-кто» и «кое-где»?! Да уже везде и поголовно!!! Нет больше ни суда, ни прокуратуры, ни нормальных ментов, нет больше ни одного кристально чистого чиновника! Все до единого – в густом дерьме по уши!»
И люди кругом начали на глазах меняться. И коллеги – естественно. С ними больше не о чем было говорить. Одни только деньги, деньги, деньги.
Потихоньку отошел в сторону. Перешел на какое-то чисто формальное общение с сослуживцами, стараясь все же не спускать с лица привычную маску добродушного проныры. Но близко к себе больше никого не подпускал.
Перевод в Зареченск стал и причиной, и следствием.
Отношения с новыми коллегами принялся строить по старому принципу. Да они с легкой руки его предыдущего начальства (земля, как известно, слухами полнится) были заблаговременно предупреждены, что у их нового важняка тараканцы в башке. Знали уже – кого к ним занесла нелегкая. Потому не слишком липли, в друзья не набивались. Сразу же приняли предложенную им дистанцию. Исключением стал только Сашка Комов, чем-то напоминающий Сазонову себя самого в молодые годы.
Но что-то надломилось в груди. Утратил пыл. Не так, чтобы совсем опустил рукава. Старался все еще работать на совесть. Но не было уже внутри того былого дикого азарта идущего по следу сыскаря. Был да весь вышел. Истаял. Испарился. Теперь бы до пенсии досидеть. Добить, доплести до «безупречной».
Дело Мостового неожиданно всколыхнуло. Нет. Не сразу. А только тогда, когда замаячил впереди потенциальный подозреваемый. Не был! Не был он таким, как все эти остальные бесконечной чередой идущие перед глазами уродливые уголовные хари, испитые тупые типы без всякого царя в голове! Уже почувствовал – интуиция о том кричала в полный голос.
И поначалу формальное расследование этого вне компетенции упорно отторгаемого нутром дела постепенно приобрело для него абсолютно иной оттенок. На вопрос – почему у него вдруг появилось стойкое желание непременно добраться до этого народного мстителя – он еще не был готов ответить. Но уже точно знал, что обязан до него добраться. И уже не для того, чтобы просто тупо упрятать его за решетку…
«Предостеречь?.. Помочь, хоть чем-то?» Он еще не до конца понимал. Не мог еще сказать… «Главное – найти!.. Найти его раньше всех этих гадких скользких сволочей!»
АНДРЕЙ
Двое дюжих пэпээсников выволокли его из столовой, без лишних сантиментов – как мешок с картошкой. Запихнули в обезьянник, отвесив по ходу дела по паре звонких оплеух. По их недовольным сморщенным физиономиям было понятно, что они уже давно изнывают от желания закончить эти детские забавы и начать обработку клиента по полной программе.
Старый, перемятый и порядком изъеденный ржой милицейский «уазик», долго и нудно погудев стартером, вдоволь начихавшись, наконец завелся и тяжело, хрипя от натуги, словно под завязку загруженный неподъемными бетонными плитами, тронулся с места.
Мостовой завозился, пытаясь получше устроиться на неудобной высокой, узкой и горбатой скамейке, покрытой изрезанным в клочья черным дерматином. Пришлось пригнуть голову, чтобы она перестала ежесекундно тыкаться в низкий потолок, и глаза его невольно приросли к неимоверно грязному, сплошь заплеванному и заблеванному полу.
Сложившаяся ситуация была банальна до неприличия, но это нисколько не облегчало его положения. По известным причинам он не мог светить квартиру Славкина, где остался его паспорт. А без паспорта процедура установления личности могла затянуться надолго. Мало того, как только его пробьют по компьютерной базе данных, тут же станет известен адрес, по которому он прописан. И если зареченские менты уже обнаружили труп и это попало в сводку, запросто и у здешних пинкертонов могут возникнуть к нему очень нежелательные каверзные вопросы. Саня же никак не мог за пять минут оттащить его от дома на значительное удаление.
Оставалось только одно – по-быстрому откупиться. Но, подумав об этом, Мостовой невесело усмехнулся – и к бабке не ходи, что уже через пять минут после прибытия в ИВС он не будет иметь в карманах ни одной копейки. Эти ушлые ребятишки в комбезах пэпээсников и без всяких интересных предложений с его стороны моментально избавят его от всего лишнего.
На выезде из жилого городка «уазик» неожиданно затормозил. Послышался скрип открываемой дверцы. Мостовой прислушался и определил, что старший наряда с кем-то разговаривает. Ему даже показалось, что он услышал знакомый голос.
Через минуту распахнулась дверца обезьянника. Мостовой недоуменно воззрился на улыбающегося во
