смерть Мостового было бы уже абсолютно нереально. То обстоятельство, что он после всей этой таежной истории жил в приграничной полосе, – тоже не аргумент. Не сидел же он там сиднем, совсем безвылазно? Обязательно выезжал. И не раз. Значит, у боевиков Арутюняна была масса возможностей его достать. Да легче легкого! Почему же тогда не достали? Что помешало? Их в нерешительности и неспособности не обвинишь. По всему району кровью наследили. Нет. Не срастается. Все-таки похоже на то, что в поле ее зрения он опять появился совсем недавно. Скорее всего – после происшествия с Сукоткиным. Но тогда напрашивается простой вопрос – откуда у нее появилась уверенность в том, что к этому причастен Мостовой? Ведь даже у меня до сих пор одни предположения. Я и шефу о нем упоминал пока только вскользь как об одном из многочисленных, да и то притянутых к делу буквально за уши кандидатов в подозреваемые… А, впрочем, зачем ей такая уверенность? Появилось смутное подозрение, и мигом поехали по старому адресу арутюняновские басмачи? Проверили и наткнулись? И все равно даже для самых смутных подозрений должна быть хоть какая-то существенная предпосылка. Тогда какая?»
Вызывать Алину Савченко на беседу было пока еще просто невозможно. Не было для этого у него никаких веских оснований. Да и вопросы к ней в голове его пока еще не совсем созрели, не оформились окончательно. А вот что касается Арутюняна… В этом случае дела обстояли совсем по-иному. Связать с ним попавших в ДТП боевиков, как представлялось Сазонову, было совсем нетрудно. По крайней мере, можно было смело предположить, что хотя бы некоторые из них состоят с ним в кровном родстве. По-другому, как знал по опыту Андрей Степанович, в этих бандитских шоблах, построенных по национальному принципу, просто не бывает. Каждый из этих черных паханков тылы свои только проверенной родне и доверяет.
«Надо встречаться с Арутюняном, – определился Сазонов. – Формальный повод есть. Только бы не переполошить их там раньше времени. Да ничего. Попробуем аккуратно».
АНДРЕЙ
– Ты где был, Андрюша? Что случилось?! – дрожащим слабым голосом встретил Мостового не на шутку разволновавшийся Семеныч. – Еще поутру ушел, а теперь уж – вечер, считай, поздний? Разве ж можно так старика тревожить?
– Извини, Иван Семеныч, – хрипло выдавил Андрей, – так уж получилось. – Прихлопнул дверь. Закрыл на два оборота. Обессиленно привалился к ней спиной, но тут же, через мгновение, сорвался с места. Потушил свет в комнате. На кухне. Прислонился разгоряченным лбом к холодному грязному стеклу, мечась раскаленным взглядом по темному безлюдному двору.
– Да что же это такое, Андрюша? – недоуменно спросил старик. – Неужто варнаки эти с поселка сюда за нами прибились?
– Нет, Семеныч, вроде не они. Но в дерьмо я опять вляпался. В очень скверную историю. Очень. Хотели на меня зачем-то чужой труп повесить. Подставить хотели, видно.
– А зачем?
– Пока не пойму. Совсем непонятно.
– Ну-тко, вот что, Андрюша. Сознавайся-ка мне подчистую, как на духу, что такого паскудного ты в Зареченске сотворил, что тебя опять пострелить схотели?
– Зачем тебе это, Иван Семеныч? Это теперь – только мои проблемы. Только.
– Да какие ж они твои, парень, когда за них опять мы вдвоем с тобой, как бродяги бездомные, по кустам да хатам чужим сигаем? Никак мстить ты им все ж-таки затеял? Ну, чего молчишь?
– Да, Иван Семеныч. Прости ты меня Христа ради. Но это правда. Так и есть на самом деле. Не смогу я жить спокойно, если сволочам этим смерть Танюшки с рук сойдет. Не смогу. Я пытался. Вот видит Бог. Но не смог. Нет уже никаких сил смотреть, как они на чужих костях жируют. Понимаешь?
– Так, значит, это ты с мэром ихним, бандюганом, это мерзкое лихоимство издеял?
– Я…
– Ох, прости его, господи, а не ведает, что творит. И дурак же ты, парень. Как есть – дурак неугомонный! Разве ж местью такой худою душу миром облегчишь? Да никогда того не будет!.. Сказано же – «да не судите». «Не мсти и не имей злобы». И не нам за это браться. Не нам, Андрюша. Придет и их, варнаков, время. И их черед. И они ответ держать будут.
– Нет, Иван Семеныч, не могу я с этим согласиться. Пусть сейчас держат. Сейчас, а не когда-нибудь!
– Ну, а почему мэр-то? Он-то ко всему этому – каким местом?
– Да самым прямым, Иван Семеныч. Помнишь, что нам тогда в тайге Бельдин говорил? Что на местном уровне всю эту их шаражкину контору мэр курирует. Без него никак не обходится, понимаешь?
– Так и что дальше? Дальше-то ты что удумал? Опять на ту базу ихнюю пробираться собрался?
– Да, отец. Туда и собрался. Хочу всю эту их малину таежную с землей сровнять. Чтобы по самому для них больному – по бабкам их поганым. Ну, а доведется, так и до этого их главного китаеза добраться. Это же по его команде Танюшку до смерти наркотиками закололи.
Семеныч вздохнул шумно. Покачал седою головой с укором: – Поступай, как знаешь. Отговаривать тебя не стану. Вижу, что давно решил. Только помни – я с тобой пойду. И не спорь напрасно. Мне же тоже больше нету от жизни той калечной никакого проку. Никакой больше радости не осталось. Одна боль сплошная, будь она неладна. И что так, теперь, что эдак – все едино.
Помолчали в темноте.
– И зачем ты вообще меня тогда спас, Иван Семеныч? – сорвалось вдруг у Андрея с языка. Не удержалось внутри, вырвалось негаданно наружу.
– Не гневи Бога, Андрюха. Не надо.
– Добили б меня тогда – и ничего бы больше не было. И Танюшка жива осталась. И все те другие – ни в чем не повинные.
– А, ить, ты глупость не пори. Сам не ведаешь, чего мелешь. На все на то – Божья воля. Значит, так и замышлено им было. И все. Больше о том – никогда и ни слова. Не смей! Никогда! Слышишь? – Семеныч помолчал, пожевал сухими стариковскими губами. – И на что, скажи мне, в таком разе тебе этот твой дружок-то надобен? На него надеешься?
– Без Сани ничего у меня не выйдет. Он во всех этих военных премудростях в сотню раз больше моего понимает. Он же когда-то почти три года командиром разведроты в Афгане был. А это, Семеныч, многое что значит. Они там через такое пекло прошли, что их голыми руками уже не возьмешь. Подготовка соответствующая.
– Так-то оно так, да только очень уж он ненадежный. По всему видать – совсем ущербный человек. Мозги у него от этого долгого разрешенного смертоубийства давно набекрень. Он же от злобы своей теперь прямую радость бает. А это страшно, Андрюша. И для дела твоего очень даже несподручно. От него ж не знаешь, чего и ожидать. В любой момент подвести может.
– Теперь уже это не столь важно, Иван Семеныч. А может, даже и на пользу только. Я еще, по дури своей, какую-то сволочь пожалеть могу, а он нет. Все, что не доделаю – легко исправит. И не смотри ты на меня так. Прошу тебя. Не надо. И так внутри все вконец загажено. Ноет и ноет.
– Ну, как знаешь… Тут я тебе не большой советчик. Только, сдается мне, что дружка твоего не столь месть твоя праведная прельстила, сколь камешки те побрякушные дорогущие. Вот так я, Андрюша, себе разумею. Тут уж, милок, не обессудь.
– И что с того? Лишь бы помощь от него была. Это как раз меня совсем не беспокоит. Сейчас все к пирогу чужому со своей ложкой лезут. Почти все. Да и пусть себе.
Мостовой бесшумно скользнул к двери. Постоял с минуту, напрягая слух. И опять, крадучись, вернулся в комнату:
– Вот убей – не пойму, Семеныч?
– Ты о чем, Андрюша?
– Да опять дичь какая-то странная происходит. Менты ведь по всем правилам должны теперь подряд во все двери ломиться, а тут – тишина полная. Непонятно. Неужели я ошибся?
САЗОНОВ
Пришлось потратить уйму времени и душевных сил, чтобы уговорить Степанчука дать согласие на вызов Арутюняна в прокуратуру.
– Только беседа и никаких протоколов! – сдаваясь, проорал прокурор. Вытер аккуратно сложенным, спрыснутым терпким одеколоном носовым платком пот с короткой бурой от прилившей крови шеи. – И
