видишь, сестрица луна у братца неба на плече сидит? Вот твоя икона — молись на нее, завой, как воет братец волк в ледяной тайге…
Что же ты, сестрица луна, с бедной белкой делаешь, зачем навела на охотника, зачем обрекла водить в двух игровых полях зараз — он же подстрелил меня, охотник; да, он метко стреляет, и рука у него твердая — послал мне пулю прямо в глаз, он знает дело, надо в глаз бить — чтоб беличью шкурку не попортить.
До чего земля холодная… Так уж пора, скоро снега лягут.
Как бы не застудиться. Я поднялась, отряхнулась, поглядела в небо, где бледная лента Млечного Пути стелется. Что-то с луной происходит, странный какой у нее этой ночью оттенок…
6
Пора идти к Панину. Он тоже охотник, летом часто ездит куда-то в подмосковные угодья, работает в охотхозяйстве, заготавливает корм для кабанов на зиму. Я всегда плохо понимала смысл этих заготовительных трудов — все равно рано или поздно этот несчастный кабан на панинскую пулю наткнется, и если даже Серега промажет, все равно кто-нибудь из охотничьей братии подстрелит…
Хотя вряд ли Панин часто промахивается — он же стреляет с детских лет, когда-то под нашим старым добрым небом я даже однажды ездила на соревнования и хорошо помню, как он стоял на огневом рубеже, ссутулившись, глядя на кончик ствола; долго стоял, потом бросал какую-то короткую, упругую реплику, кажется — 'Дай!' — и вскидывал ружье, а я, проглотив от восторга дыхание, следила, как разлетаются в клочья летящие где-то очень далеко и очень высоко тарелочки… Если мне не изменяет память, он дострелялся до какого-то разряда.
Охотничья литература хранится у него на верхней полке стеллажа: Сабанеев, масса других книжек, книжонок, брошюрок в дрянных бумажных переплетах, справочники, каталоги…
Я забралась на стул, стала перебирать книги.
– Ты поточней не можешь сказать, что тебе нужно? — спросил он. — Охота — слишком широкое понятие. Необъятное. Может, тебе для начала 'Записки охотника' дать? Ты хоть помнишь, кто автор этой повести?
– Конечно, — ответила я, листая Сабанеева. — Гоголь.
– Тоже мне, филолог с высшим образованием! — саркастически усмехнулся Панин. — 'Записки охотника' написал Мусоргский. Хоть он и был, кажется, придворным живописцем, однако все же наш человек, много пил.
– Серега, давай мы об этом в другой раз.
Панин тонкий человек — он моментально догадался, что мне не до шуток.
– Что тебе нужно? Конкретней!
Я ищу книжку с картинками, на них изображены охотничьи ружья, много всяких-разных; помнится, на этой полке была такая книжка, однажды я ее листала.
– Так бы и сказала… Вон она, слева.
Нужного мне ружья в книжке не нашлось. Панин указал на зеленый глянцевый переплет:
– Порыскай там… Это элитное оружие, очень дорогое. Такие ружья дарят царям, президентам и премьер-министрам.
В элитном семействе нужного мне ружья тоже не оказалось.
– Как хоть примерно оно выглядит? — спросил Панин. — Стволов сколько? Два?
Я прикрыла глаза. В памяти отпечаталось: ствол, упирающийся пареньку с большой дороги куда-то пониже уха — я хорошо вижу ружье, которое Зина в тот день таскал под плащом, и вижу — целиком.
– Нет, ствол один… Вообще это очень небольшое ружьишко. Компактное и очень прикладистое. Оно производит впечатление — легкого.
Панин закурил. Затянувшись пару раз, он уложил сигарету в пепельницу и забыл о ней — не к добру; когда он так сидит и мрачно смотрит на дымящуюся сигарету — это определенно не к добру; последний раз помню его таким, когда он похоронил бабушку. Он подошел к письменному столу, достал какую-то книгу, протянул мне — роскошное издание, мелованная бумага, отличные иллюстрации, текст на французском языке. Ружье, с которым Зина прогуливался по подмосковным перелескам, я нашла почти сразу.
– Да вот же оно! — я ткнула пальцем в картинку. — А ты говорил!
Панин, сказать по правде, ничего не говорил.
– Серега, а на кого охотятся с этой пушкой? — спросила я, усаживаясь за стол и подвигая раскрытую книжку Панину. — На куропаток? На кабанов? Или на медведей?
Он опять закурил и опять забыл про сигарету — на этот раз она застряла у него между пальцев.
– Слушай сюда, — он постучал пальцем по картинке — хоботок пепла обломился, рассыпался серой пыльцой по глянцевой странице. — Эта штука называется 'С — ССР'. Производство — Финляндия. Калибр — семь-шестьдесят два. Длина ствола — четыреста миллиметров. Ствол покрыт специальным шумопоглотителем: звук от выстрела точно такой, как от духовушки в тире. Отдача не превышает трех килограммов. Может быть, оснащена оптическим прицелом. Устойчивое поражение цели на очень большом расстоянии, метров до девятисот… А, ч-ч-ч-ерт!
Сигарета прогорела, огонек лизнул ему палец.
– Куропатки, говоришь? — усмехнулся Панин, посасывая обожженный палец. — Кабаны?
Мы долго смотрели друг другу в глаза.
– С этой штукой, в самом деле, очень удобно охотиться. Она невелика, легка, крайне удобна, прикладиста, как ты выразилась. Догадываешься — на какую дичь?
Я молчала.
– С ней охотятся на людей.
Панин захлопнул книгу, откинулся на спинку стула и добавил:
– Это — профессиональный инструмент профессионального киллера.
7
Дома — для начала — зажечь настольную лампу. Расчистить стол: смести бумаги, записные книжки, спичечные коробки, пепельницы, вазочку со скрепками и карандашами, пузырек с чернилами — аксессуары бестолкового и бездарного умственного труда валятся на пол; наверное, с грохотом. Но я не слышу — тупо смотрю, как покачивается осколок фарфоровой вазочки в чернильной луже.
К делу. К барьеру.
К барьеру, господа 'новые русские', — все ваши предсмертные хрипы и вопли под пытками собраны у меня в специальной папке; я разложу эти материалы на чистом столе и стану водить в кровавом поле, буду искать — в грохоте рвущейся взрывчатки и треске автоматных очередей — нечто такое, что расставит точки на 'i' в наших играх.
Буду искать — одиночный выстрел.
Пока не знаю, зачем. Просто инстинкт игрока подсказывает мне, что этот легкий — точно от духовушки в тире звук — я слышу не впервые.
Их было всего четыре за последние четыре года.
Лесок на пэйнбольной площадке — это последний, свеженький, с пылу с жару.
Кроме того, одиночный выстрел грохнул в Сочи, Екатеринбурге, в Подмосковье.
Все происходило при свете дня и, главное, — на людях. Присутствовавшие ничего не могли понять: человек вздрагивал, валился на землю и тут же испускал дух. Звука выстрела никто не слышал. Никто в первые минуты суматохи не мог определить, откуда он произведен.
Собрав свои записки сумасшедшего, я вернулась к Сереге.
